Сто имен

— Нет, дорогая, вы уж извините. Я бы такое не забыла. Я тут уже полгода и точно знаю, что никто не пытался связаться со мной. Разве что тот цербер на входе не впустил ее, требуя предварительной договоренности? — Берди еще раз присмотрелась к журнальной обложке. — Уж я бы запомнила, если б в кои-то веки у меня попросили интервью для журнала.

Молли принесла чай и поставила чашки, подмигнув при этом Берди. Что-то не чаем от них пахло.

— Мой единственный друг здесь. Остальные сплошь пуритане. — Берди с улыбкой отхлебнула свой бренди.

К разочарованию Китти, ее чай оказался не более не менее как чаем — сейчас бы выпить чего-нибудь покрепче.

— Констанс могла обратиться к вам полгода назад или даже год. Когда вы еще жили в Бомонте.

При упоминании ее прежнего адреса на лице Бриджет выразилось недоумение, и Китти поспешила объяснить:

— Я сегодня заезжала туда. Агнес сказала мне, где вас искать.

— А, так вот почему вы передали мне привет от нее. Агнес Доулинг. Самая несносная старуха, какую я только знала. И самая преданная. Как она?

— Скучает без вас. Новые соседи ей не угодили.

Берди захихикала:

— Мы с Агнес старые товарищи. Сорок лет жили по соседству. Частенько выручали друг друга.

— Она хотела бы вас навестить, но ей так далеко не добраться.

— Да-да, — негромко подтвердила Берди.

Вдруг Китти подумала: ведь, попав сюда, каждый из обитателей дома престарелых навеки распрощался с прежней жизнью. Их навещают, возят на экскурсии, порой берут домой на выходные или на каникулы, но привычный распорядок жизни, люди, которые прежде их окружали, — все ушло. Она вспомнила Сару Макгоуэн, дипломированного бухгалтера, ныне собирающего арбузы на другом краю Земли.

Версия сюжета: расставание с прежней жизнью, принятие новой. Выброшенные из жизни?

Берди занервничала, покосилась на ее заметки. Так всегда: люди напрягаются в разговоре с корреспондентом, боятся сказать что-то не то.

— Мой редактор, моя подруга Констанс умерла две недели тому назад, — пустилась в объяснения Китти. — Она готовила материал для журнала и оставила его мне, однако не успела объяснить, что к чему. Ваше имя стоит в списке тех людей, о ком она хотела написать.

— Мое имя? — удивленно переспросила миссис Мерфи. — Но чем я могла быть ей интересна?

— Вот вы мне и скажите, — не сдавалась Китти. — Было ли в вашей жизни что-то такое, что могло ее заинтересовать? О чем она могла узнать? Что-то, о чем вы говорили публично и она могла увидеть вас по телевизору, услышать от кого-то еще? Или же ваши пути где-то пересекались? Ей было пятьдесят четыре года, она говорила с французским акцентом и взглядом могла прошибить стену. — Китти улыбнулась своему воспоминанию.

— Боже мой, с чего ж начать-то? — растерялась Берди. — Ничего такого я в жизни не совершала, не спасала утопающих, не получала наград… — Она смолкла, потом добавила: — Нет, не знаю, чем я могла ее заинтересовать.

— Вы позволите мне написать о вас? — спросила Китти. — Позволите расспросить вас, выяснить, что привлекло внимание Констанс?

У Берди заалели щечки.

— Господи, я-то собиралась играть в шахматы с Уолтером и думать не думала, что ко мне явится корреспондент из журнала. — Она легко, по-детски, рассмеялась. — Но я с радостью помогу вам. Не знаю только чем.

— Отлично, — сказала Китти, хотя уже не так уверенно. Человек из списка отыскался наконец, но этот человек понятия не имел, в чем дело. Все страньше и страньше[5].

Берди уловила ее замешательство:

— Сколько людей в том списке?

— Всего сто имен.

— Господи! — ахнула она. — И никто не знает, о чем речь идет?

— Пока мне удалось найти только вас.

— Надеюсь, с другими вам больше повезет.

«Я тоже надеюсь». — Но этого Китти вслух не произнесла.

Под мягким нажимом Китти Берди — она предпочитала именоваться именно так — выложила всю свою жизнь, начиная с детства и заканчивая нынешним днем. Китти пока не вдавалась в подробности, отмечая по ходу дела, о чем следовало бы расспросить при повторном визите. Сперва Берди стеснялась, как любой человек, когда ему задают чересчур личные вопросы, что-то пропускала, больше говорила о других, чем о себе, но постепенно вошла во вкус, и шестеренки ее памяти стали крутиться все быстрее.