Сто лет пути

– В его ведении находятся музеи, но что это конкретно означает, я не знаю.

– Так и я не знаю, откуда?..

– Какие у него были дела в музее на Воздвиженке, вот самый главный вопрос.

Ворошилов помолчал.

– Это вы за расследование убийства принялись, Дмитрий Иванович? Не только в исторической части, но и в современной, что ли?..

– Я просто хочу помочь.

– А с какого боку там Бурлаков?

– Он несколько раз приезжал к директору и в день его убийства тоже там был. И пока непонятно, зачем. – Шаховской запнулся. – Когда я его об этом спросил, разговаривать со мной он не стал. А если идти официальным путем, сами понимаете, на это очень много времени потребуется.

– Да, – согласился Ворошилов, – это точно.

– Вы не можете разузнать, Петр Валерианович?

Ворошилов засмеялся и уронил очки.

– Так ведь я не ясновидящий! Шапки-невидимки у меня нету, через стены тоже не хожу. Как же я узнаю?

– Да вам наверняка и так все известно, – негромко сказал Дмитрий Иванович. – А мне больше помощи попросить не у кого.

– Известно! – фыркнул Ворошилов и поправил на столе бумажный холм. За его спиной на стене взблескивал маятник в старинных часах, и это движение мешало Шаховскому. – Мне, конечно, многое известно, Дмитрий Иванович, но тут, насколько я понимаю, дело довольно тонкое и… как бы это помягче… уж больно криминальное.

Шаховской кивнул. Ворошилов порассматривал свои очки так и эдак, почесал за ухом, а потом спросил:

– Куда это вы смотрите?

– А?.. А, на часы.

Ворошилов повернулся и тоже посмотрел.

– Надо бы их завести. Из дома принес, сделаны на немецком часовом заводе в тысяча восемьсот девяносто втором году. Семейная реликвия. В квартире с ними сожительствовать невозможно, бьют каждые полчаса, а здесь я привык, знаете ли.

Он еще посмотрел на часы – с удовольствием, а потом оборотился к Дмитрию Ивановичу без всякого удовольствия.

– А письма? Помните, вы рассказывали про письма, которые на месте преступления нашли? Что-нибудь прояснилось?

– Пока почти ничего.

– Давайте я вам лучше в этой части помогу, – предложил Ворошилов, как-то особенно выделив «часть», в какой он может помочь. – Подключу архивистов. Хотите, аналитическое управление?.. Они ребята дотошные, чего-нибудь да разыщут. А депутаты не по моей части. Я же аппаратчик, никчемный человек. Больше с бумажками работаю.

– Не станете помогать? – уточнил Шаховской на всякий случай, хотя и так все было ясно.

Ворошилов уставился на него, сделав физиономию учтивой, а глаза плоскими.

– Тогда прошу прощения, Петр Валерианович.

– Да бог с вами, за что же? Вопрос-ответ, ничего особенного.

Несолоно хлебавши Шаховской вернулся в университет, кое-как прочитал две лекции, долго сидел на кафедре за шкафом, перебирая заготовленные Борей материалы и пытаясь извлечь из них хоть что-то. Потом были семинары, и они тоже дались профессору с трудом. Он знал за собой такое – начав думать о том, что его на самом деле интересовало, он совершенно выключался из жизни сиюминутной, привычной. Мать всегда говорила, что он не заметит конца света, если о чем-нибудь всерьез задумается, и это истинная правда. Никакого конца света сегодня не планировалось, но и семинары, и лекции профессор провел скучно, серо. В общем, обыкновенно. А студенты терпеть не могут обыкновенности, это уж Дмитрию Ивановичу было отлично известно!..

…Почему Шаховской – тот Шаховской – ни с того ни с сего заговорил в Думе о поездке министра финансов Коковцова в Париж? Ни до, ни после секретаря Первой Думы финансовые вопросы не интересовали, хотя выступал он много и часто?.. И что означает примирение министров – внутренних дел и юстиции, если оно на самом деле состоялось? В письме Щегловитова упоминается Столыпин!.. На чем они могли сойтись, ведь у них на самом деле были очень разные взгляды на усмирение бунта и революции?..

Нужно разыскать воспоминания Коковцова, Шаховской точно знал, что тот много писал в эмиграции, и изучить внимательно, нет ли у него упоминаний о том самом дне в Думе, когда князь Шаховской вдруг предложил отсрочить его отъезд.

«Воспоминания Коковцова», – написал на бумажке Дмитрий Иванович.

…Вчера вечером Варвара сказала ему: «Звоните, Дима!», зевнула до слез, смутилась и засмеялась – расстались они поздно. Она жила в старом неухоженном доме на Мясницкой, подъезд облупленный, страшный, в струпьях облезшей зеленой краски. «В центре полно таких домов, – сказала Варвара, когда в подъезде он стал оглядываться по сторонам, – ну, которые еще не успели купить и продать за бешеные миллионы, а жителей выселить в Дегунино Восточное!»

Дмитрий Иванович потом долго думал – почему в Восточное?..