Сто лет восхождения

Но вместо бога над Лос-Аламосом и всем «Манхэттен-проектом» царил генерал Гровс. И пока на Столовой горе очевидцы пытались восстановить все детали происшедшего испытания, генерал работал над сверхсекретным докладом, который специальный самолет должен был доставить президенту Трумэну в Потсдам.

Двадцать первого июля в конце дня все, что занимало умы исследователей многие годы, чему отдавали они свой талант, свои силы, свою жизнь, что они считали принадлежащим им и называли обширным понятием «атомная физика», все это вдруг враз и, увы, беспрекословно перешло в иную категорию, в ином качестве и стало большой и страшной политикой.

Один из сопровождавших Трумэна в Потсдаме лиц записал в своем дневнике: «Черчилль рассказал мне о вчерашней встрече большой тройки. По тому, как Трумэн энергично и решительно противился нажиму русских и категорично отвергал их требования, он понял, что тот вдохновлен какими-то событиями. Прочитав доклад Гровса полностью, Черчилль все понял...»

Генерал Гровс, столько лет живший рядом с крупнейшими ядерниками мира, так и не смог побороть своего предвзятого отношения к ним, не говоря уж о том, что просто был не в состоянии понимать их. В результате он оказался «голым королем».

Наступил момент, когда тайное, как всегда, неизбежно становилось явным. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Новый президент США Гарри Трумэн, представлявший свою страну на Потсдамской конференции, получил подробный доклад Гровса о том, что произошло в пустынной местности Нью-Мехико.

Двадцать второго июля в одном из разговоров со Сталиным Трумэн обронил, что США располагают новым оружием необычайной разрушительной силы. Своими близорукими глазами сквозь линзы сильных очков бывший торговец, наконец-то добравшийся до главного кресла страны, впился в лицо своего собеседника. Сталин невозмутимо и сдержанно выслушал точный перевод слов Трумэна, кивнул, словно речь шла о чем-то давно известном и привычном. Эта реакция главы Советского государства на сенсационное известие потом долго не давала покоя президенту. Правда, мнение американских экспертов было однозначным: в стране, понесшей такие потери в недавней войне, невозможно создание своего атомного оружия. Но за многие годы пребывания на Капитолийском холме, за время пути к Белому дому президент, познавший все тонкости политической игры, еще никогда и ни у кого не встречал столь загадочной реакции на такое потрясающее и неожиданное сообщение. Это не просто настораживало, это пугало.

Прошло меньше месяца, и два названия чужих, далеких городов на Японских островах — Хиросима и Нагасаки — вошли в историю человечества символами ни с чем не сравнимого ужаса.

Страшную, испепеляющую силу атомного смерча, который дважды бушевал над городами Японии, пока понимали немногие. За годы войны люди видели столько разрушений, смертей, что поначалу казалось: ну разве может быть что-нибудь страшнее. Но в лаборатории номер два сообщение об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки восприняли с горестным недоумением и ясным, жестоким сознанием опасности.

Арцимович подробно докладывал о результатах последних исследований.

— Не понимаю, зачем американцам понадобилось бомбардировать Хиросиму и Нагасаки? Ведь исход войны был предрешен и ясен всем, в первую очередь самим японцам. К чему бессмысленные жертвы и разрушения?

Курчатов сидел за большим письменным столом, залитым нежарким солнцем уходящего бабьего лета, какое бывает в Москве в конце сентября.

В спорах, обсуждениях, догадках прошел месяц.

— Зачем?.. — Курчатов машинально протянул руку, чтобы погладить бороду. Но спохватился. Друзья уже не раз проезжались в шутках по поводу этой привычки: холит бороду и «будирует» творческую мысль. Он опустил руку на стекло письменного стола. Выбил пальцами дробь и вновь, уже жестко, повторил:

— Зачем?! Ты думаешь, они только в одних японцев метили? Это угроза нам. Все по законам классической драмы. Как говорил Антон Павлович Чехов: «Если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно должно обязательно выстрелить».

— Значит, выход один — повесить второе ружье. Тогда, быть может, первое не выстрелит в нас?

— Наверняка. Кроме того, кое-кто в Штатах, видимо, слепо верит в сверхтайну атомной бомбы. По крайней мере, хочет верить.

— Надо быть полным профаном в физике, чтобы не сознавать: если сверхбомба дважды взорвана и это известно миру, значит, секрета не существует.

— Недооценка другой стороны всегда была фундаментом политических концепций. Тебе ли, знатоку истории, это разъяснять?

Тишина повисла в кабинете. Каждый думал о своем, а на самом деле об одном и том же. Никогда еще от деятельности ученых не зависело так много.