Сто лет восхождения

Искания, споры, сомнения довоенных лет, когда они с запасом неизрасходованных молодых сил увлекались загадочной и модной проблемой ядра, остались в прошлом. Отныне цель была ясна. Точная цель, очерченная грозными обстоятельствами.

Еще не были известны подробности первого испытания атомной бомбы, которое было произведено в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля в далеком штате Ныо-Мехико. Они не знали, что Энрико Ферми, с которым они заочно соперничали, холодный, рассудочный Ферми, и тот мучился сомнениями и нелегкими раздумьями, защищаясь от сомнений других словами: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести! В конце концов это превосходная физика!»

И вот «превосходная физика» стала политикой превосходства, оттеснив ученых, ее творцов, на задний план. «Превосходная физика» попала в руки тех, кто даже толком не понимает, какая страшная сила, а не просто новое «оружие массового поражения», заключена в таком понятии, как атомное оружие.

Да, ружье, повешенное в том давнем, первом акте, когда они, по сути дела, еще были жаждущими новизны юнцами, все же выстрелило, испепелив два города. Но жизнь — великий режиссер. Спектакль продолжается. И теперь каждый из них со всем старанием, отдав все силы, весь опыт, сыграет предназначенную ему роль.

Арцимович разрывает стойкое молчание нелегких размышлений:

— Завтра Тамм читает лекцию в МГУ.

— Знаю...

Большая аудитория физического факультета на Моховой забита до отказа. Здесь, конечно, не только физфаковцы, преподаватели и студенты, здесь собрался народ из многих институтов Москвы. Очень много гимнастерок и кителей со споротыми погонами. Лекция заранее вызвала жадный интерес.

Игорь Евгеньевич энергично взбегает на кафедру. Цепкими пальцами, привыкшими держать тяжелый альпеншток, берет невесомый кусок мела и бросает в притихшую аудиторию: «Как вы все знаете, шестого августа над Хиросимой американцы взорвали свою первую атомную бомбу...»

Тамм не знал, естественно, ни о письме к президенту Рузвельту, подписанному Эйнштейном, ни о котле Ферми под трибунами Чикагского стадиона, ни о гигантских заводах ядерного горючего в Ок-Ридже. И такие географические названия, как Лос-Аламос, Нью-Мехико, были еще на тот момент неизвестны.

Глава «Манхэттен-проекта» генерал Гровс еще предпринимал отчаянные попытки, чтобы сберечь «секрет» атомной бомбы от разведок других держав. В кабинетах Пентагона, секретных службах Америки разрабатывались циркуляры, положения, законы о сохранении тайны атомной проблемы. Особо доверенные машинистки печатали все материалы в строго ограниченных, сдаваемых под расписку экземплярах. А Игорь Евгеньевич Тамм довольно подробно и детально рассказывал переполненной аудитории на Моховой о веществе, которое стало основой первой атомной бомбы. Выводил на доске формулу критической массы. Объяснял поражающее действие нового страшного оружия.

Говорил уверенно, точно, убежденно, хотя речь его и пестрела выражениями «по-видимому», «вероятно», «можно предположить». Все годы, которые Игорь Евгеньевич посвятил теоретическим исследованиям ядра, он привык иметь дело с абсолютно проверенными в экспериментах данными, точными выводами. Теперь он всего этого был лишен. Лишь скудные данные, приведенные в официальных заявлениях США по поводу атомных бомбардировок двух японских городов, служили ему отправной точкой для выводов, к которым он пришел.

Зачем? Почему? Сколько раз академик Тамм задавал себе подобные вопросы, как только мир облетела весть о Хиросиме. Он понимал защитный скептицизм своего большого друга, когда тот вначале не поверил сообщениям о новом страшном оружии и заявил, что это очередной блеф американцев. Слишком невероятным, стремительным даже для их понимания оказался скачок от предмета теоретических споров и выкладок к суровому и страшному вещественному воплощению.

Вот так трагично закончились многолетние и многотрудные поиски некогда крепко спаянного братства физиков-атомников.

Немногие из тех, кто заполнил осенним днем главную аудиторию физфака, слышали что-нибудь о Велимире Хлебникове. Это был поэт иной поры, иных лет, на которые пришлась молодость самого Игоря Евгеньевича. Суровое время, пришедшее на смену тем годам, потребовало иных стихов, иных поэтов. Сегодня молодежь наизусть знает Маяковского. В альпинистских лагерях перед войной Игорь Евгеньевич не раз имел возможность убедиться в этом. Да и у них в доме до войны постоянно собиралась молодежь. В просторной профессорской квартире в новом доме у Земляного вала места хватало для всех: и для гостей профессора, и для товарищей дочери. Со многими из них у Игоря Евгеньевича установились дружеские отношения, несмотря на разницу в возрасте. Эти юноши, уходя на фронт, приходили попрощаться с ним. И он со сложным чувством вглядывался в их лица, стараясь угадать: отдают ли эти молодые люди себе отчет в том, что выпадет на их нелегкую долю там, куда они так стремились. Тогда никто не вспоминал о поэзии. Были дела поважнее.