Сто лет

Юханнес не спешил уходить. Он поставил чемодан, как будто о чем-то задумался, и стоял на месте. Дети и все остальные переводили взгляд с Иверине на Сару Сусанне. Стало очень тихо. Неожиданно в окна застучали капли дождя, небо потемнело. Кричали чайки. Было время, когда они без передышки кричали, ища свою половину.

– Садись, дорогая Иверине! Сейчас нам подадут кофе, – решительно сказала Сара Сусанне. Так решительно, что даже Иверине поняла, что всему свое время.

Ветер и дождь усилились настолько, что можно было спокойно сидеть в теплом доме и радоваться, что лодки вытащены на берег. Было еще не совсем темно, но лампы в гостиной уже зажгли по случаю приезда Иверине. Одна из них немного коптила, и Саре Сусанне пришлось следить за ней. Она попросила горничную прикрутить немного фитиль, но это не помогло. Из одного окна как будто тянуло. Сара Сусанне чувствовала и этот холодок. Как будто у нее начиналась простуда. Но причина была в том, что Иверине спросила ее о картине.

Наконец дети были уложены, и сестры остались в гостиной одни. Сара Сусанне ждала, что Иверине заговорит о ее беременности, скрыть которую было уже невозможно. Но Иверине снова спросила о портрете.

– Не капризничай и покажи мне портрет! – потребовала она.

Сара Сусанне долго смотрела на свои руки. На них вздулись жилы. Так бывало во время каждой беременности. Наконец она медленно встала и, не говоря ни слова, вышла в коридор. Поднялась в мансарду. Отодвинула спинку кровати настолько, что смогла достать спрятанный за ней портрет. И замерла, держа его в руках. Она тяжело дышала. Словно проделанная работа оказалась тяжелее всего, что ей приходилось делать раньше.

Иверине сама развязала узел и развернула брезент и бумагу. Она молча держала портрет перед собой, Сара Сусанне видела только его оборотную сторону.

– Боже милостивый! – растроганно проговорила наконец Иверине и осторожно поставила портрет на диван. Ее продолговатое морщинистое лицо светилось. – Кто бы мог подумать, что пастор Йенсен еще и гениальный живописец!

Не себя увидела на портрете Сара Сусанне. А пастора Йенсена. На его лицо падал косой свет. Часть вьющейся бородки, уже начавшей седеть. Бледные резкие крылья носа и морщины между бровями. Растрепанные волосы над глубокими залысинами. Тяжелый, неизъяснимый взгляд. Руки, которые на этот раз не держали кистей. Молнии в высоких окнах. Раскаты в горах. Его руки.

Сара Сусанне стояла посреди гостиной и не знала, за что бы ей ухватиться.

Она услышала, как в дом с улицы вошел Юханнес. Его походку было легко узнать, он ступал так твердо, так решительно, как человек, который хорошо знает, куда и зачем он идет. Но на этот раз Юханнес остановился в прихожей, и они даже не слышали, снял ли он верхнюю одежду. Шаги замерли. Словно он понял, что картина внизу. Или подумал, что они не слышали, как он пришел, и хотел послушать, о чем они говорят. Портрет стоял на диване. Спинка дивана изгибалась, как будто пытаясь поймать свет лампы. Но безуспешно. А вот краскам на холсте это удалось без труда. Они давно высохли, сохранив свою пылающую тайну.

Неожиданно Юханнес оказался в комнате. В высоких морских сапогах, в мокрой рыбацкой робе. Он был очень бледен. Хотел что-то сказать, но у него начали стучать зубы. Сара Сусанне пыталась встретиться с ним глазами. Неужели его состояние было вызвано ее портретом? Но он не смотрел на портрет, он смотрел на нее. И она никогда не видела у него такого выражения. Оно вырвало ее из действительности. Но когда Юханнес несколько раз безуспешно попытался снова сказать то, что хотел, она подошла к нему, взяла его за руку и закрыла за ними дверь.

Тогда слова вылились из него одним единым потоком: – АрнольдусиЭлленутонуливВест-фьорде!

* * *

Ветер был свежий, но назвать это штормом было нельзя. И шхеры тоже были тут ни при чем, потому что бот Арнольдуса нашли в открытом море. Трое парней из Кьопсвика в пятивесельном боте нашли бот, плававший килем кверху. Мачта с поднятым парусом была сломана. Ни живых, ни мертвых. Все, что могло находиться в таком боте, ушло под воду. Но парни сразу узнали бот Арнольдуса. Поэтому долго искали вокруг, но ничего не нашли. В конце концов волны разыгрались и ветер так окреп, что им пришлось искать укрытия на берегу. О том, чтобы попытаться взять бот Арнольдуса на буксир, не могло быть и речи.

Одиночество

В Кьопсвик приехала сестра Марен и взяла на себя ответственность за приготовление всего огромного дома к приему родственников и друзей. Она командовала служанками и работниками, кухаркой и ее помощницами и следила за пекарней. Негромко, но твердо отдавала распоряжения, но вообще была немногословна. Иногда она останавливалась посреди какого-нибудь дела, распрямляла спину и плакала, не заботясь о том, что кто-то может увидеть ее слезы. Как будто только теперь, когда было уже слишком поздно, она поняла, что всю жизнь ей не хватало этого брата.

Тела погибших так и не нашли, но фру Линд все-таки собрала всех, чтобы помянуть Арнольдуса и Эллен.