Сто лет

А проснувшись, поняла, что, если не получит ответа, ей придется смириться еще с одной раной.

Тем не менее письмо наконец было написано.

В тот день, когда она пришла в лавку, чтобы его отправить, она получила письмо, пришедшее на ее имя. Она сразу угадала, от кого оно, и взяла его в мансарду, чтобы там без помех прочитать его. Письмо было короткое:

Спасибо, Сара Сусанне!

Ваше предсказание, сделанное в тот день, когда я был у Вас в Хавннесе, похоже, сбывается.

Анна приезжает из Копенгагена в Рейнснес! Ваш верный друг

Вениамин Грёнэльв

Вечер был в самом начале. Дневной свет из окна не достигал ткацкого станка. Челнок темной тенью лежал на работе. Чтобы продолжать работать, Саре Сусанне пришлось бы зажечь лампу. За окном с криком летала чайка. Иногда она пролетала совсем рядом с окном, чтобы сесть на скалы к другим чайкам. Они что-то искали. Эти чайки.

– Мне хотелось бы спросить у вас об одной вещи, господин пастор. Что вы имели в виду, когда сказали, что отдали мне свое сердце? Вы знали тогда, как тяжело мне будет? – шепотом спросила она.

Станок не ответил.

Книга шестая

Поездка и смерть

Утром 17 мая 1953 года Йордис находит меня на лестнице, ведущей на второй этаж. Я лежу на ступенях в ночной сорочке. И не помню, как там оказалась. Однако собственными глазами вижу, что мой сломанный флажок стоит в его башмаке. Я отказываюсь идти в клуб вместе со всеми. Говорю, что у меня нет флажка. Он связывает сломанный флажок черной ниткой. Но я отказываюсь его взять.

С тех пор я всегда плохо сплю в ночь на 17 мая. Но может, это из-за шума за окном.

Йордис не бранит меня, хотя я не могу объяснить ей, что случилось. Однако когда соседский мальчик Тур находит меня лежащей под мостом сеновала, на меня сыплются вопросы. Здорова ли я? Где мой школьный ранец? О ранце меня спрашивает даже он. Но он же, в конце концов, и находит его. В кустах у дороги.

Я уверяю всех, что здорова, однако ничего не помню. Ничего не помнить не так стыдно. Однажды я падаю на кухонную плиту. Когда Йордис приходит на кухню, я лежу там с обожженной рукой.

– Ты потеряла сознание! – испуганно говорит она.

Это страшно и серьезно, она ведет меня к доктору. Он выслушивает ее рассказ о том, как она находила меня в разных местах, несколько раз у меня был прикушен язык и мокрые штаны.

Мне неприятно, что доктор – отец Киссан, с которой я учусь в школе. Он хорошо плавает, хотя у него только одна нога. Он всегда снимает протез, когда купается, чтобы не намочить его. Йордис тоже хорошо плавает. Но она плавает иначе, чем он, потому что у нее две ноги. Она прыгает в воду с катера в одних трусиках. Но только если его нет рядом. Йордис говорит, это потому, что Ханс слишком застенчив.

Однако с доктором она говорит не об этом. Она винит себя – словно я упала на плиту по ее недосмотру. Доктор считает, что за такой большой девочкой уследить трудно. Он считает, что я это перерасту. Может быть, это просто преждевременное половое созревание. О такой болезни я никогда не слышала. Доктор прикладывает мне к ране мазь против ожогов. Мазь противно пахнет, но это необходимо.

В каком-то смысле мне легче от того, что я знаю: это падучая. Перед тем как меня вырвет, я отключаюсь. Безразлично, днем или ночью, я просто уплываю к звездам. Возвращение на землю не доставляет мне радости. Бывает, что я обмочусь, и мне стыдно.

Я никогда не падаю в хлеву, когда пишу в своем желтом блокнотике. Не падаю в школе или в пасторской усадьбе. А также под моей тайной скалой.

* * *

В ночь на 6 декабря Йордис кладет на стул возле моей кровати красное бархатное платье. Она сшила его для меня. Она говорит: «Поздравляю с днем рождения», но не спрашивает, почему я не благодарю ее и тут же не надеваю платье.

Я – только тряпка, лежащая под периной, и не могу подавать признаки жизни.

Позже я сфотографируюсь в этом платье вместе с сестренкой, на ней – красное бархатное болеро поверх белого платьица. У нас одинаковые черные лакированные туфли с ремешком на подъеме. Мы ездили к фотографу в Сортланд. Он вставляет фотографию в рамку и вешает на стену.

С тех пор я всегда просыпаюсь в ночь на 6 декабря. От двух до трех. Потом засыпаю, это входит у меня в привычку. Но утром я всегда вспоминаю то красное бархатное платье, что лежало на стуле.

Утром в сочельник, когда Йордис приходит, чтобы разбудить меня, она не находит в кровати ни меня, ни перины. На ее зов я открываю люк чердака и спускаюсь оттуда, таща за собой перину.

Йордис пытается выяснить у меня, почему я оказалась на холодном чердаке. Я отвечаю, что не знаю. Я дрожу от холода, она дает мне горячего молока с медом и велит лечь в постель. Но я дерзко говорю, что не лягу.

Она на такое не отвечает.