Сто один день

– Ты извини, п-п-ожалуйста, я з-заикаюсь, когда волнуюсь. И не умею ясно выражать свою мысль. На кого я похож… – он заискивающе улыбнулся.

– Не понимаю, но похож ты на заурядную дворняжку! – и отвернувшись защелкала длинными пальцами по дисплею айфона. Человек-пес растерянно побрел в душ.

Когда он вернулся, она была уже одета. В строгую черную юбку, и темный, обтягивающий ее фигурку свитер. Волосы Госпожа стянула в тугой узел на затылке, стоя перед зеркалом, красила губы кроваво-красной помадой. Он прижался, уткнулся лицом в ямку на затылке, втянул тонкий аромат духов, и женское тепло. Воздушный локон смешно щекотал ухо, он тронул локон губами, тихо засмеялся, чувствуя накатывающую волну неуемного счастья.

– Кажется, это называется, любовь?

Госпожа, не поворачиваясь, протянула руку, и погладила его по бедру. Оскар скользил ладонями по ее груди, но она резко вонзила острые ногти в его пульсирующую плоть. На глазах выступили слезы, тошнотворный ком подкатил к горлу.

– Зачем ты так?!

– Извини! Я хочу, чтобы ты все правильно понял, и не питал иллюзий. Это – не ролевые игры, и мы с тобой не любовники. Ты – собака. Я – Госпожа. Я буду о тебе заботиться, кормить, поить – ты ведь пьющая собака?

Он быстро кивнул.

– Браво! Я буду тебя лечить, если ты заболеешь. Когда мне надоест, я тебя прогоню. Или сдам на живодерню. Иногда я тебя буду наказывать, – продолжала она будничным тоном. – Я – ласковая Госпожа, ты останешься доволен. К тому же я – обеспеченная Хозяйка, и ты ни в чем не будешь нуждаться. Твое преимущество перед другими псами – ты разговариваешь, и выгуливать не надо. Впрочем, ты можешь отказаться, будешь лазать по помойкам, и клянчить у шлюх мелочь на выпивку. Если останешься, я полечу твою рану, и поведу ужинать. Но ужинать я пойду с собакой, а не с любовником. Решай!

Она ушла в другую комнату, и разговаривала по телефону. Оскар допил коньяк, внимательно исследовал половые органы. Никаких следов. Только страх. Стрелки на циферблате настенных часов подползли к отметке десять. Заурчало в животе, за весь день он съел кусок копченой свинины, и три сырых яйца. Девушка вернулась в комнату.

– Мне пора!

Оскар медленно встал на четвереньки, и потерся головой о ее колени.

– Вот и славно! А теперь давай полечим нашего песика… – она поправила уложенные волосы, и опустилась на колени.

Бес в пятнашки играл с бледной тенью моей,
Горечь слез на губах,
Сладкой боли горшей.
Я дотронулся пальцем до края земли,
И умолк навсегда.
Вспомнив губы твои…

На лестничной площадке стоял крепкий парень в черном костюме. Оскар оскалил зубы, и негромко зарычал.

– Молодец, хороший мальчик! Это – свои…

В лифте она протянула человеку-псу мягкий кожаный ошейник.

– Надень!

– Но ведь люди увидят! – запротестовал он, и тотчас получил звонкую оплеуху. Он покорно надел ошейник.

– Умница! – она почесала его за ухом, достала из сумочки зеленый платок, повязала его поверх ошейника.

– Твоя мамочка умная и заботливая!

На улице их ожидал «мерседес» представительского класса. Оскар нырнул в открытую дверь, уселся на заднее сидение, Госпожа села рядом с водителем, и машина бесшумно тронулась с места. Хозяйка негромко беседовала с водителем, парня звали Эдуард. Он бросил неприязненный взгляд через зеркало, пес стушевался, а затем оскалил зубы и негромко зарычал.

– Откуда ты его взяла? – говорил Эд.

– На улице привязался, ну прям бродячая собака!

– Прикол! Он что, мелочь клянчил?

– Вроде того…

– Обычный попрошайка!

– Поэт, между прочим!

Загорелся зеленый свет, машина тронулась с места.

– Любой неудачник, мнит себя поэтом! – усмехнулся шофер.

– Ревнуешь? – женщина прижалась к водителю, и коснулась губами его уха. Оскар тихо зарычал.

Автомобиль припарковался возле особняка, построенного в стиле зрелого барокко. Будучи городским бродягой, человек-пес не узнавал этого места. Только что они свернули с Песочной набережной на Крестовский остров – место обитания питерских толстосумов, и словно по волшебству оказались в парковой роще. Они вышли из машины, и пройдя по узкой, вымощенной каменными плитами дорожке подошли к дверям. Дверь была произведением искусства, шедевром литейщиков. Золотистые змеи переплетались в тугие клубки, ядовитые пасти зловеще скалились, из черных глубин зева выскальзывал маленький язычок. Чешуя отливала сусальным глянцем, казалось, одна соскользнет с дверного навеса, и упругой массой обрушится на голову. А другая уже тянется маленьким жалом к голой руке, и в изумрудных глазах загорается чудная змеиная злость. Оскар заметил, что аспид повернул ромбовидную голову, и уставился тяжелым гипнотическим взглядом. Ноги его налились свинцовой тяжестью, ужас наполнил сердце, заставив сжаться в болезненный комочек. Змея зашипела, и из приоткрытой пасти метнулся черный язычок. Госпожа весело рассмеялась.

– Что, песик, страшно? Мистическое место!