Сто одна причина моей ненависти

Сейчас девица признается, что записи никакой нет, а Людмила спросит недоуменно, как это она собирается доказать в полиции, что возле тети Зининой квартиры болтался именно Портнов, и добавит, что никакой здравомыслящий следователь не станет делать ставку на опознание, поскольку в данном случае результат может оказаться не тем, которого ждут. К примеру, ткнет Натэлла пальчиком в кого-нибудь из массовки и развалит обвинение. Посему лучше будет ей, Натэлле, вовсе никуда не ходить, чтобы не выставлять себя в смешном виде.

– Видеозапись? – удивленно подняла бровки Натэлла. – У меня обычный домофон, он не пишет. Да и не нужна никакая запись. Я этого дядьку нарисую и в полицию картинку снесу. В понедельник и снесу.

– То есть… Вы хотите сказать, что это и будет ваш аргумент? – Людмила чуть не рассмеялась. Просто везуха!

Девица насупилась, быстро удалилась в комнату, вернулась с карандашом и блокнотом в руках. Раскрыв блокнот, принялась уверенно и споро наносить штрихи на шероховатую поверхность рисовальной бумаги, временами бросая короткие взгляды на гостью.

Прошла минута, не больше, и Людмила смогла оценить способности Зининой соседки. Нервным движением Натэлла выдрала из блокнота лист с рисунком и протянула ей. Это был набросок, карандашный набросок всего-навсего. Однако черно-серые линии и растушеванные тени сложились в портрет, живой, эмоциональный. На Люду смотрела сама Люда, и в этом не было никакого сомнения.

– Я не замечала, чтобы у меня была морщинка между бровей, – сварливо проговорила Люда, любуясь собственным изображением. Нужно будет заламинировать этот полуватман и в стильную рамочку вставить. На Старом Арбате за подобную работу немалые деньги запрашивают.

– Вы просто себе льстите, – с беспардонной простотой заявила девица, – а художнику все заметно.

Людмила скорчила недовольную гримаску, но развивать тему не стала. В конце концов, для чего ластики существуют? Ластик у нее дома найдется.

– Получается, что того, кто приходил к вашей соседке неделю назад, вы сразу запомнили и его портрет по памяти сможете восстановить? – недоверчиво поинтересовалась она.

– Не портрет. При чем тут портрет. Внешний облик – да, могу.

– Так ведь именно за этим я к вам и пришла, детчка! Изобразите! Чисто из любезности… Вдруг у меня шанс имеется деньги вернуть? Как же я попала, как попала, вы не представляете!..

Натэлла сделала театрально глубокий вдох, шумный выдох, помотала головой, категорически не соглашаясь.

Людмила продолжила уговоры:

– Вам ведь потренироваться все равно надо. С первой попытки портрет, извиняюсь – образ, может и не получиться. Начнете косячить, время терять. Нервничать… И я сразу уйду.

Последний довод подействовал сильнее. Присев на краешек галошницы и разместив блокнот на коленях, девица принялась за работу.

Творила на этот раз она дольше. Часто стирала нанесенные линии ластиком, шипела себе под нос что-то сердитое, от напряжения морщила лоб. Наконец процесс был завершен, и со смесью самодовольства и неуверенности художница протянула блокнот с результатом Людмиле, сопроводив движение словами: «Вот этот тип и торчал возле тети Зининой двери».

Похож. Очень похож на Серегу был «тип» на рисунке, изображенный со спины, лицом в полупрофиль, поскольку голову повернул, когда к дверному звонку тянулся. Костюм-горка, конечно, не в счет, такой прикид нетрудно и раздобыть, если целью задаться. Но рост, но фигура, но борода…

Стоп.

Какая борода?

Бороду же он сбрил в то утро. Люда хорошо помнит. Она вышла на балкон. А Сергей уже стоял на своем балконе. И тогда она отметила про себя, как чисто выбриты его щеки, просто до блеска, и как ровно, словно по линеечке, он подровнял усы. Усы. Бороды не было. А вечером накануне, когда он возился с мальчишками на спортплощадке, борода была. Откуда это Людмиле известно? От верблюда – не очень грубо будет, если она так ответит?

И что отсюда следует?

– Пойдем в полицию вместе, – с веселым торжеством провозгласила Людмила. – Вы в понедельник туда собрались?

– Да, – удивленно протянула Натэлла. – А вам зачем?

– Тоже свидетельствовать буду. Можете не перерисовывать, отличный у вас образ получился.

– Облик, – поправила ее девица.

– Именно. Именно облик, дорогая моя девочка. Можно я картинку себе возьму? И ластик дайте. Начеркали вы тут лишнее на руке, убрать надо.

– Какое такое лишнее? – прижимая блокнот к груди, засопротивлялась Натэлла. – Здесь все точно, и никаких ненужных деталей.

– А вот это что за росчерк? – уставив палец в верхнюю часть рисунка, насмешливо спросила Люда, к которой вернулось хорошее настроение и вместе с ним свобода в обращении без тормозов. – Вы допустили небрежность в работе, а небрежность в работе себе прощать нехорошо. Я вам в этом помогу.

– Где? – заволновалась девица, разворачивая блокнот лицом к себе. – Вот это? Вот это, по-вашему, небрежность?! Да если бы вы знали, о чем говорите! Это свежая царапина была, вот что! На мониторе я, конечно, рассмотреть ее не могла, но я же видела, как дядька оскарябался, оттого ругался и на руку дул!