Сто поэтов начала столетия

День рождения Галкевича // Крещатик. № 2 (21).

Монголия: Поэма // Сетевая словесность, 19.07.2004.

Похищение принцессы в Буэнос-Айресе (Сновидения) // Сетевая словесность, 23.03.2005.

Олег со звезд: Поэма // Крещатик. 2005. № 2 (28).

Катя, муж и мертвые инкассаторы (про будущее) // Сетевая словесность, 8.02.2006.

Военное поколение // Сетевая словесность, 8.11.2006.

Про войну // Заповедник. № 74.

Два робота // Заповедник. № 76.

Сверхорганический разум // Новый мир. 2007. № 9.

Все хотят быть роботами. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2007. 80 с.

Шваб Л., Сваровский Ф., Ровинский А. Все сразу. М.: Новое издательство, 2008. 168 с.

Путешественники во времени. М.: НЛО, 2009. 424 с.

Ольга Седакова или «Я не хочу быть тем, что я хочу!»

Ольга Седакова неоднократно подчеркивала непреложную и органичную сопряженность своей поэзии с «семидесятыми годами», понимаемыми не как календарное десятилетие, но шире – в качестве периода культурного промежутка между эпохой «бури и натиска» шестидесятых и периодом «гласности», настигшим страну четверть века тому назад. Ретроспективные характеристики этого времени, родившиеся на рубеже восьмидесятых и девяностых, имеют преимущественно негативную окраску: «застой», «стагнация» и проч. Между тем существует возможность более нейтрально описать эти годы, отличавшиеся всеми ощущаемой стабильностью, культурной статикой. Господствовала презумпция несменяемости не только политического режима, но и привычного modus vivendi, предполагающего многообразную двойственность культурной среды, рассеченной несколькими основополагающими границами. Грань между «официальным» и «диссидентским» поведением писателя, разлом между подцензурной и неофициальной словесностью мгновенно «считывались» каждым современником «прекрасной эпохи», безошибочно отличавшим книгу, увидевшую свет в «Ардисе» либо в «Посеве», от книги, изданной в «Совписе» или «Худлите».

Поэзия Ольги Седаковой, ее, говоря шире, способ мышления и присутствия в культуре отличаются тою же двойственностью, которой отмечена вся эпоха семидесятых годов. С одной стороны, практически полное отсутствие официального статуса (исключая совсем ранние газетно-журнальные публикации), с другой – безусловная известность и непререкаемый авторитет в определенном круге литераторов, мыслителей и читателей. Отмеченную двойственность можно перевести и в плоскость поэтики и стилистики. С одной стороны, поэзия Седаковой абсолютно контекстуальна, обращена к конкретному кругу людей – среди адресатов ее стихов Сергей Аверинцев и Леонид Губанов, о. Александр Мень и Владимир Бибихин, Иван Жданов и Елена Шварц, Нина Брагинская и Анна Великанова. С другой же стороны, поиски новой поэтической формы в стихах Седаковой не имеют ровно никакого отношения к «литературному быту» семидесятых годов, обращены к пластам смысла, принципиально не сводимым к запросам какой-либо конкретной эпохи, отсылающим к святому Франциску и Данте, Хлебникову и Рильке.

Говоря о вещах и событиях внешне сугубо конкретных, Седакова большею частью сосредоточена на вопросах природы искусства. Манифестарное обоснование эстетической «способности суждения» входит неотъемлемой составляющей практически в любое стихотворение: я «говорю языками искусства» таким образом, что меня более занимает не предмет рассуждения, но самая возможность высказывания – так можно было бы сформулировать не идейное, мировоззренческое, но творческое кредо Ольги Седаковой. Демонстративная усложненность, неоднократно отмечавшаяся своеобразная эзотеричность ее поэтики коренятся в столь же демонстративно простой установке на необходимость собирать камни поэтического говорения, думать не только о значениях слов, но и природе словотворчества как таковой.

Мне снилось, как будто настало прощанье
и встало над нашей смущенной водой.
И зренье мешалось, как увещеванье
про большие беды над меньшей бедой,
про то, что прощанье – еще очертанье,
откуда-то ведомый очерк пустой.
Но тут, как кольцо из гадательной чаши,
свой облик достало из жизни молчащей
и, плача, смущая и глядя в нее,
стояло оно, как желанье мое…

Здесь (стихотворение «Прощание») сходятся в едином фокусе три вектора рассуждения: что означает «прощание» в дословесной материи житейских событий, каково значение слова «прощание» и, самое главное, каков бытийственный статус слова как такового, включающего область понятия «прощание» как частный случай.