Читаем Сто поэтов начала столетия полностью

Сто поэтов начала столетия

небо для летчиков, море для моряков.ходят кругами, прикармливают войну.а до земли, между прочим, недалеко:шаг в глубину.пой кирпичные своды, табачный дым.в образцах не смешивай глины слои.не давай на поругание свой хитин,строки свои.помни: ты жил полмиллиона лет,проживешь и еще, раковина, трилобит,их расхожая смерть не поет тебеи не болит.воздух – для ангелов, воду взял рыбнадзор –вон на моторке ночною летит совой.а позвонки земли, время и мезозой –для тебя одного.

Нет более воздуха без ангелов, неба без летчиков, а моря без моряков. Потому-то и существуют параллельно столь противоположные по своей сути явления, как война и ангельская чистота. Мыслимое – есть, возможное – воплотимо, доступное зрению – видимо, это не только и не просто новый извод платоновского учения об эйдосах, прообразах предметов и явлений, но и стихотворения Геннадия Каневского – точные, легкие, экономные. доступные и близкие очень разным читателям, даже тем, кто не слышит встроенного в них философского подтекста.

Многознание не только не научает уму, как говорили древние, оно может вполне оставаться за кадром, не мешая восприятию стихов, в которых, как уже сказано, нередко представлен и результат написания, и – сам процесс. Само нанизывание слов о том, что происходит в мире, не застит мира, более того, побуждает в этот мир пристальнее всмотреться.

если долго сидеть на берегу реки,мимо тебя проплывут твои живые друзья,моисей в корзине, ржавые тростники,пятая батарея, тусклая бирюза.если долго стоять по пояс в воде –будут тебя искать, нету тебя нигде.проплывают звонки знакомым,проплывают их голоса:«видели отражение в зеркалах»,«слышали, как взвизгнули тормоза».если медленно опуститься вниз,мимо тебя проплывет твоя тихая жизнь.только не закрывай глаза.только не закрывай глаза.

В отличие от многих сверстников и поэтов более молодого поколения, Геннадий Каневский не только не абсолютизирует драматичную безысходность жизни, состоящей из коллективных родовых травм, неизжитых комплексов и синдромов, но – сохраняя трезвость взгляда и будучи навсегда привитым от ложного идиллического пафоса – всерьез рассуждает о вполне традиционных «логоцентричных» ценностях, не перечеркнутых новейшими разысканиями в области философии языка.

на сосновой даче игра в лаптусын наркома в белом стоит цветухочет рыженькую вон тутеплоход плывет по стеклянной рекедва гудка его два укола пиркемалый шрам на ее рукемашинист поет и уходит в рейсстарший мастер звонко стучит о рельспослезавтра его арестчеловек идет вдоль проезжей любвина закат на левый берег невыон в тени своей головыу собаки болиу кошки болиу страны моей заживи

([пирке])

Как видим, пристрастие и стремление к традиции живет у Каневского в форме заклинания, заговора, и это только на первый взгляд кажется странным. Ведь, коль скоро, реальность слова равновелика жизни, но как же иначе, если не в слове, можно надеяться эту жизнь в позитивном смысле слова – заклясть, то есть поддержать ее витальность, сохранить здоровье, утолить человеческие печали.