Сто поэтов начала столетия

Сурдоперевод // Арион. 2006. № 2.

Гораздо больше, чем хотела // Знамя. 2006. № 3.

Убежит молоко черемухи… // Зарубежные записки. 2006. № 8.

Стихи // Вестник Европы. 2006. № 17.

Стихи // Новый журнал. 2006. № 243.

Три книги. М.: АСТ, 2007.

Голоса // Арион. 2007. № 1.

Жители рая // Новый мир. 2007. № 10.

Мудрая дура. М.: Аванта+, 2008.

Детский альбом Чайковского // Арион. 2008. № 3.

Последнее люблю // Арион. 2009. № 2.

В темноте босиком // Знамя. 2009. № 2.

На том берегу речи // Интерпоэзия. 2009. № 2.

Принцесса на горошине // Новый мир. 2009. № 2.

Стихи // Арион. 2010. № 2.

Однофамилица // Новый мир. 2010. № 9.

Однофамилица: Стихи 2008–2010 гг. Детские Альбомы: Недетские стихи. М.: АСТ, 2011.

Женщина: Руководство по эксплуатации. М.: АСТ, 2011.

Стихи // Арион. 2011. № 3.

За спиной у музыки // Октябрь. 2011. № 9.

Семь книг. М.: ЭКСМО, 2011. 544 с. (Поэзия XXI).

Либретто. М.: АСТ, 2012. 416 с.

Александр Переверзин или «Счастливого детства осечка…»

Воспоминание, переосмысление – важнейшая модальность поэзии. Упоение настоящим недолговечно, размышление над минувшим обладает совершенно другим запасом прочности, поскольку опирается на жизненный опыт, имеющий свою историю и потому приближенный к подлинности. Вот и в стихах Александра Переверзина часто речь заходит о прошлом, о детстве, и эти воспоминания, на первый взгляд, совершенно стандартны, обычны:

счастливого детства осечка
случилась где школа одна
у мелкой загаженной речки
за редким забором видна
лет десять тому здесь бараки
сгорели сегодня горят
огни дискотеки лишь баки
помойные те же стоят…

В этих стихах важно не содержание воспоминания, но сам факт несовпадения наличного и запомнившегося, улавливание способности помнить исчезнувшее – так, что именно «осечка» памяти становится главным содержанием наблюдения. Молодое упоение молодостью рискованно, поскольку почти неизбежно уступает место эмоциям «вовремя созревшего человека», а зрелое нередко (и часто преждевременно) становится однообразно старческим.

Александру Переверзину почти всегда удается удержаться на грани наивного упоения юностью и псевдоглубокомысленного обращения к канувшим молодым силам. В современной поэзии он сохраняет не молодость сил и возможностей, но молодое удивление своим негромким даром.

Мне хотелось быть в детстве врачом,
космонавтом и просто грачом,
чтоб весной прилетать во Власово,
как грачи на картине Саврасова.
Я любил танцевать и петь
и на девочку Юлю смотреть,
слушать песню про город Иваново
и невест. Я Ивана Жданова
не читал, а читал про волшебников
и не знал, кто такой Холшевников.
Я тогда не работал над словом,
не зачитывался Соколовым,
словари за собой не таскал…

Говорит все это человек, конечно, прочитавший и Жданова (Ивана), и Холшевникова (книги по теории стиха), но по-прежнему норовящий жить и писать мимо пристрастий и правил, работать по законам простого присутствия в жизни общей, пусть порою понятой упрощенно и без интеллектуальных излишеств. Более того, именно простота становится основой и гарантией невыдуманных смыслов, именно из нее может вырасти понимание таинственной сложности жизни.

Не забуду с дошкольного самого,
как боялись канадцы Харламова:
Кларк впечатывал, Хоу окучивал,
он их пачками здесь же накручивал.

Сила – скифова, мужество – греково,

воля – ромова. Зависть – канадова.
Им теперь и бояться-то некого,
разве только какого бен Ладена.

К горизонту щербатое, братское

подползает шоссе Ленинградское,
федеральное автологово.
Тьма чайковская. Пламя блоково.