Сто поэтов начала столетия

Мейнстрим последних десятилетий выработал у большинства читателей стойкое и заведомое недоверие к экзотике сельской глубинки, к подчеркнутой этничности и к локальному колориту. И недаром: слишком уж навязли в зубах за долгие советские десятилетия идиллические картины с березками на фоне полей и ферм, а также неизбежных переборов гармоник. Исключения, конечно, случались, поскольку, как стало известно с некоторых пор, В деревне бог живет не по углам. Немаловажно, кстати, что это свойство деревенской жизни зорко подмечено вовсе не сельским жителем, но небожителем-скитальцем, на несколько месяцев заехавшим в глушь, чтобы дать ей имя и пережить несколько метафизических эпифаний. Поворот лицом к городу, к столичному обиходу и литературному быту ощутимо преобладает над стремлением сохранить региональную, провинциальную идентичность. Случаются, конечно, в поэзии запоминающиеся картины провинции – но преимущественно все же уже в постсоветское время – подмосковный Павловский Посад, например. Однако подобные возвращения к природе довольно редки, гораздо чаще будущие поэты покидают алтайскую либо вологодскую реальность в стихах еще до того, как им представится случай перебраться в одну из столиц в смысле буквальном.

Ната Сучкова непреложно следует логике возвращения от универсального к исконному, причем промежуточной средой очень часто является водная стихия, речные и морские мотивы.

…По Кузнецкому, например.
День за днем текут, как течет по трубе река,
Ты идешь к метро, а потом ты бежишь бегом,
Ты бежишь к метро, и пар идет изо рта
У реки, никогда не выйдущей из брегов.

Московские приметы в этом стихотворении выдвинуты на первый план, однако первородная влага способна смывать все различия между малой родиной и благоприобретенным местом проживания человека, естественным образом стремящегося вмосквувмоскву.

Там, где река повторяет изгиб руки,
скачут и мельтешат блики, флажки, буйки,
и у опоры моста в ледяной воде
крылья и плавники, больше уже нигде…

Здесь даже нельзя с уверенностью сказать, о какой именно реке идет речь – может быть, и о соименной первопрестольной столице, разве что упоминание о ледяной воде наводит на мысли об одной из северных рек – Вологде, Сухоне, которые так важны для Наты Сучковой, одно из стихотворений начинающей утверждением о том, что круглей всего земля с северу (а вовсе не на Красной площади, как легко додумают читатели постарше). Северная водная стихия в одном из стихотворений молочно загуствает, дает ключ к тайне рождения человека

Эти длинные-длинные эти ситцевые облака,
это солнце, что пело вам,
эта девочка сделана из сгущенного молока,
до чего она белая!
С этикеткой джинсовой сухонского м. к.,
с голубою заплаткою,
эта девочка сделана из сгущенного молока…

Здесь мы имеем дело уже с абсолютно аутентичной поэзией Наты Сучковой – движение на север завершено, человека обстает изначальный мир, чья гармония, впрочем легко может обратиться в застой и вырождение, таковы реалии сегодняшнего дня, который не допускает терпимости к медленному, внешне неловкому существованию.

Худенький, маленький, третий – побойче,
– ну и чего ты им, паря, расскажешь? –
мамка – уборщица, пьяница – отчим,
школьные завтраки – снежная каша.
Старая церковь – окно заколочено,
на штукатурке – размытый Спаситель,
то, что тебя не желают по отчеству,
бог с ними, паря, ты просто – учитель.

Навсегда остановившееся время провинции имеет двойное влияние на жизнь: может прилежно сохранять главное, а может способствовать распаду и вырождению. Но самое главное, что открывает в своем поэтического доме Ната Сучкова – его способность содержать в себе поэзию in statu nascendi, причем – неотделимую от простоты, которая нередко эквивалентна примитивности.

Дыша духами и туманами,
одеколоном «Шипр» – без сдачи нам! –
здесь называют ресторанами
уборные, чуть отстоящие
от домиков кривых, потерянных,
но крепких дедовых, приземистых…
‹…›
и кролики с глазами кроликов
из клеток смотрят аккуратных.