Сто полей

Ванвейлен подоткнул к столу табуретку и сел.

– И кто теперь будет править в империи?

– Править будет, – сказал ровно Даттам, – его сын.

– Шести лет?

– Шести лет.

– А кто опекун?

– Наместник Рехетта, араван Баршарг, настоятель нашего храма, Арфарра и я.

«Ну и смесь! – мелькнуло в голове у Ванвейлена. – Ведь они перережут друг друга в ближайшем же будущем».

– А что, – сказал Ванвейлен, – вы уверены, что Арфарра будет хорошим опекуном?

Даттам помолчал.

– Помните вы, – спросил он, – как махали в Ламассе рукавами и шапками при имени Арфарры? Вот так же машут в Иниссе, где он был наместником, и по всей империи распевают строчки из его доклада.

Даттам усмехнулся.

– А при моем имени машут редко, и то больше по старой памяти.

Тут заскрипело и заскворчало: женщины принесли корзинки с фруктами, а за ними пожаловал сам хозяин с печеным бараном.

Даттам засмеялся и сказал:

– Ага, любезный, добро пожаловать! Советник Ванвейлен, передайте-ка мне вон тот кусок, сдается мне, что ради него барана-то и жарили.

Ванвейлен подцепил кусок и передал. Руки у него дрожали. «Боже мой! – вдруг понял он. – Ведь Даттам не меньше Арфарры убежден, что государство и предприниматель – смертельные враги. Просто двенадцать лет назад он не своей волей оказался по ту сторону баррикады. И все эти двенадцать лет он думал о власти. Каков Даттам в роли торговца, известно всем. А вот каков он будет в роли одного из правителей?».

Через час Даттам и Арфарра покинули посад. Ванвейлен был с ними, а Бредшо остался – видите ли, простыл.

* * *

А в это время, через день после смерти экзарха, близ араванова лагеря, в прибрежной деревушке Тысяча-Ключей, жители пекли для поминовения просяные пироги, квадратные как земля, и рисовые пироги, круглые, как небо. Чиновники раздавали для того же казенных свиней. Свиней делили поровну, но не между людьми, а между общинными полями, и Хайше Малому Кувшину свиньи не полагалось.

Хайша значился в общине, но землю упустил. То есть не продал: такого законы не допускали. По закону немощный человек должен либо сдать землю общине, либо усыновить кого-нибудь, кто будет его содержать. «Хармаршаг», сын тысячи отцов: когда-то так называли государя, а теперь так любили называться зажиточные крестьяне.

Приемным сыном Хайши Малого Кувшина был Туш Большой Кувшин.

В полдень Хайша Малый Кувшин вместе с местным чиновником и пятью товарищами явился во двор к Тушу Большому Кувшину.

Во дворе крякали жирные утки, хозяин и его старший сын батрачили в навозе, солнце сверкало в слюдяном окошке, и надо всем витал дивный запах рисовых пирогов, квадратных, как земля, и просяных пирогов, круглых, как небо. В свинарник загоняли новую, казенную свинью, и хозяйская баба, налитая и ухватистая, уже тащила ей ведро помоев.

– Однако, Большой Кувшин, – сказал Малый Кувшин, – а задняя нога-то – моя.

Большой Кувшин воткнул вилы в землю и вышел из навозной кучи. Большому Кувшину было жалко свиньи, и притом он понимал: сегодня Малый Кувшин возьмет ногу, а завтра придет и скажет: «И поле тоже мое».

– Да, – сказал Большой Кувшин, – а, может, тебя еще и пирогом квадратным, как земля, угостить?

– Сделай милость, – сказал Малый Кувшин.

– А ну проваливай, – сказал Большой Кувшин и снова взялся за вилы.

Тогда Малый Кувшин повернулся к чиновнику, господину Шушу, и сказал:

– Где же сыновняя почтительность? Нет, я так скажу: не нужен мне такой сын, и землю пусть вернет!

А за землю, к слову сказать, было давно уплачено.

– Я те скажу! – отвечал Большой Кувшин. – Я скажу, что ты государственной соли вредишь. Самому аравану Баршаргу объясню!

– Сделай милость, – сказал Малый Кувшин, – лазутчики нынче в цене, по твоему «скажу» араван мне даст чин и парчовую куртку.

Тут заговорил чиновник, господин Шуш:

– Видишь, Большой Кувшин, какое дело, – сказал он. – Когда в ойкумене все тихо, богачи разоряют бедных людей, и казна терпит ущерб. Когда казна терпит ущерб, государство хиреет и начинаются беспорядки. А когда начинаются беспорядки, казна вспоминает о бедняках и отбирает неправильно нажитое.

Утки во дворе очень раскричались, и хозяйская баба так и оторопела с ведром помоев, а сам хозяин, Большой Кувшин, стоял у навозной кучи и шевелил босыми пальцами.

– Так что, – сказал чиновник, – раньше надо было быть на стороне богача, а теперь – на стороне бедняка. Покайся и отдай, что украл.

Тут баба завизжала и опрокинула ведро с помоями, так что брызги полетели чиновнику на платье, а хозяйский сын вцепился своими навозными пальцами ему в ворот и закричал:

– Ах ты, арбузная плеть, сколько под тебя добра ни клади, – все криво растешь.

Господин Шуш обиделся и отправился в ставку аравана Баршарга вступаться за бедняков, а наутро в деревне созвали мирскую сходку. Люди ходили радостные и ели казенных свиней, а богачи попрятались по домам, и только подхалимы их распускали слухи: заложные покойники, мол, вредят урожаю.

Араван Баршарг прискакал на сходку с двумя сотнями варваров.

– Сколько в деревне земли? – спросил Баршарг.

– Триста шурров. Сто шурров общинных, и двести – государственных.