Сто рассказов о Крыме

Чего добиваться и какое веселье в ликбезе, она сама понимала смутно, но ей вдруг захотелось, чтоб у нее стало такое же лицо с жесткими морщинками, как у тех женщин, которые приезжали из Феодосии, ходили с портфелями, в красных косынках.

Целая жизнь прошла между той летней теплой ночью, когда она говорила о ликбезе, о том, что надо добиваться, и нынешними аплодисментами… Жизнь, в которой родились шестеро сыновей и немцы расстреляли мужа, жизнь, в которой на собственной спине перетаскала она тонны лесной, сытной земли на участок звена, и сыновья тоже носили, все шестеро, разве что в мешках поменьше. Жизнь, в которой приходила радость от летних, шепчущих по листве дождей, и страх перед голыми крымскими морозами: не погибли бы лозы. А больше всего было в этой жизни труда, безжалостности к себе и требовательности к тем, кто работал рядом с нею и тоже, как она, должен был не только стараться руками, но и думать, что еще можно сделать, чтоб увеличить урожай, уменьшить затраты…

Бывало, и шарахались от нее из-за этой требовательности:

"Ты, Мария, двужильная, а я такая, чтоб и себя пожалеть: не могу кусок на ходу жевать, детей гонять на казенную работу".

"Для меня она не казенная…"

"Правильно, тебе оно надо: ты у нас Герой…"

Но и до того, как получить звание Героя, она не знала отдыха, надеялась, прежде всего, не на свой приусадебный участок — на успехи «Коктебеля», на его будущие богатства. И они пришли: богатство, слава, та самая веселая жизнь, о какой говорила когда-то мужу, глядя на шелковый лунный свет, расстеленный на полу, и не очень-то отчетливо понимая, что вкладывает в свои слова.

Сейчас не молодым, а спокойным, обстоятельным весельем души было для нее не только то, что она добилась рекордного урожая, но в большей степени — что опыт ее перенимали по всей области, верили ее советам, уточкой бегали вокруг, ловили каждое слово…

…Она сидела за красным столом президиума, вглядываясь в свою жизнь, такую длинную и такую разную, как будто ее прожила не одна женщина, а, по крайней мере, три. И придумавшая обрезку на длинные дуги, ездившая по хозяйствам строго и с почетом, только понаслышке знала о Маньке-батрачке…

…Вторая звезда Героя Социалистического Труда засверкала на груди Марии Александровны Брынцевой в следующем, 1959 году. И тогда же, как полагается, поставили в совхозе бронзовый бюст. Бронзовая Мария была, конечно, похожа на нее, но смотрела суровее и дальше, что-то проглядывало в ее лице от тех женщин, повязанных красными косынками, которые когда-то, еще в самом начале Советской власти, приезжали, рассказывали, какая будет жизнь и как за нее надо бороться.

Три поездки в Джанкой

— …Лучший мастер участка Рак Иван Кузьмич обеспечил в бригаде Сиротюка… — Дальше шли цифры, говорящие об объеме работ, перевыполнении плана и экономии, но я уже не вслушивалась. Рассматривала лица людей, сидящих на собрании рядом со мной, стараясь найти то мальчишеское, худое, всегда готовое к иронической улыбке…

Я почему-то не подумала, что он мог измениться за эти шесть лет, Ваня Рак, мой первый знакомый на канале. И он действительно не изменился.

Когда я подошла к нему в перерыве, он поднял глаза, и в них, кроме узнавания, мелькнуло ребячье лукавство, будто он тоже решил: "Вот это здорово! Через шесть лет и на том же самом месте!"

Шесть лет назад, то есть тоже ранней весной 1961 года, ехала я в Джанкой, на Северо-Крымский, в одну из своих первых журналистских командировок. В кабине, кроме шофера и меня, сидел еще плотный, хорошо сколоченный и ладно одетый дядька-механизатор. Всю дорогу рассказывал он, как удачливо "рвал куски" где-то в Средней Азии. "Есть-пить там — не спрашивай, но зато на остальное жаловаться не приходилось". А здесь, в Джанкое, говорят, не хватает техники, так как мы, случайные попутчики, считаем:

— Устроюсь? Может выгореть? Стаж у меня подходящий, разряд…

— Чего ж не выгореть? — успокаивал шофер. — Тут на машинах кто работает? Пацаны, мальчишки. Они, может, тот скрепер первый раз месяц назад увидели, с курсов только. А ты своему делу мастер, хозяин.

Я была рада избавиться от такого «хозяина» и шла по Джанкою одна под голыми ветками, под не родившимися еще звездами; они только проблескивали иногда случайным лучиком на зеленом вечернем небе. Теплый ветер, свободно залетавший в степной, одноэтажный городок, толкал меня в грудь и был как бы не просто ветром начала весны, но ветром самого Начала. И дорога, разъезженная, засыпанная щебенкой, но без асфальта пока, тоже каким-то образом намекала на то, что начинается…

В общежитии хлопали плохо пригнанные двери, из комнаты в комнату ходили ребята. Кто еще в спецовках, кто уже в тельняшках с засученными рукавами, с полотенцами, перекинутыми через плечо… На лестнице сразу несколько человек, одинаково согнувшись и одинаково орудуя суконками, чистили ботинки. В кухне молоденький и очень кудрявый мальчик варил что-то в большой кастрюле… И в его тонкой шейке с ложбинкой заключалось нечто, тоже свидетельствующее о самом Начале.