Сто рассказов о Крыме

Глаза бригадира взглядывали пронзительно, и во всем его облике сохранялось что-то от романтики тех первоначальных дней шестьдесят первого. От тех дней, когда люди словно сами себе удивлялись: а ведь нам поручено, не кому-нибудь, именно нам.

— Это он сейчас десятый, — кивнул бригадир на номер старого скрепера. — А был сто десятым. Мы, когда механизмов еще мало было, счет вели не с первого, а с сотого.

— Зачем? — хотела спросить я, но бригадир сделал руками обхватывающий жест, который очень хорошо объяснял, зачем: ради внушительности, ради грандиозности.

Один за одним строем шли скреперы. Так же, как десятый сфотографированный для музея, они похожи были на живые существа, в данном случае любопытствующие, из-за чего толпится народ… Они все подползали к бригадирскому скреперу, останавливались чуть поодаль, кабины их пустели, но это ничего не значило: скреперы, казалось, обладали способностью самостоятельно прислушиваться к тому, что говорит бригадир об их прошлом.

Бригадира зовут Петр Бойко.

— Каланчак! — в третий раз за десятиминутный разговор произносит он это слово. — Воды машинам — по кабину. Сами прыгаем не хуже лягушек. Только одно выручало: характер у начальника участка подходящий был.

— А что, сейчас изменился?

— Да нет. Только теперь Губаренко не у нас, а начальник СМУ в Красногвардейском… Может, встречали?

— Не встречала. Так какой же все-таки характер? — спросила я без особого любопытства и нажима, просто уточняя.

— Губаренко скажет: "Зробить, хлопци", и хлопцы не подведут. Нас-то он никогда не подводил. И простой он, а знания, что в теории, что в практике, — бригадир опять взмахнул руками, будто пытался и не мог обхватить необъятные знания Губаренко… Или это относилось на только к знаниям?..

И потом весь тот день меня сопровождали рассказы о Губаренко.

— Один понимает себя как главнокомандующего, а Губаренко как главного отвечающего.

— Чтоб Губаренко когда-нибудь сверху вниз с рабочими — так не бывало. Он и сам на любого из нас походит: кепочка такая, сапоги, только не молодой…

— Губаренко первый вместо тарифных ставок ввел сдельщину. Хлопцы сразу в карты играть бросили. От рулей не оторвешь… А какую надо выдержку, чтобы день с нами возиться, а ночь задачки по учебнику решать, в институте заочно учиться.

Это уже говорил тот скреперист, в кабину которого меня посадил бригадир: почувствуй, мол, сама, что такое смена, ее напряжение, но заодно и ее возможности. Слова, которыми скреперист рисовал портрет Губаренко, слетали с губ его толчками и были плохо слышны в лязге металла, в натужных стараниях двигателя. Скрепер плыл, как по волнам, по неровностям рыжей, раздетой земли, тяжело вползал на насыпь. Девять кубов, взятых им в пасть, высыпались, разом ухая, входили, как малая крупица, в тело дамбы.

Я смотрела на руки скрепериста. Меня всегда волновала эта мощь человека, передвигающего рычаги. А может быть, волновали воспоминания? Сорок пятый год, тяжелые, кое-как залатанные на гусеничном ходу «НАТИ», курсы трактористов, курай, разор, земля, заросшая сурепкой, медуницей, осокой, и этот запах разогретого мотора, металла, масла…

— …А на Каланчаке ночью прорвало, вода уже до мотора дохлестывает. Губаренко всем голосом крикнул, сразу хлопцы сообразили, что к чему!

— А вы?

— Что я? Технику все уводили, поднимали в степь, а Губаренко…

Губаренко, Губаренко, Губаренко…

Я не запомнила фамилии скрепериста, а эту запомнила.

…Один за одним строем шли скреперы, высыпали землю, взятую из карьера, снова входили в свою прежнюю колею. Колеи же были огромны, на них швыряло, как на океанской, не морской волне. И это усиливало ощущение того, что присутствуешь не при обычной, пусть даже значительной работе, а при созидании. Чем-то вроде египетских пирамид, вечным и непостижимым представился вдруг мне этот разрез масленно и радужно блестевший на отвалах земли.

Я покосилась на скрепериста. Под мое настроение я должна была сидеть рядом с полубогом. Сидела рядом с обыкновенным парнишкой со светлым, открытым лицом. Широкие, но совсем еще мальчишеские руки с яркими лунками ногтей на смуглой коже лежали на рычагах очень чутко, улавливая сантиметры. Из кабины скрепера, идущего впереди, выглядывал такой же паренек, и в соседнем сидел не старше.

Взад, вперед, тяжело переваливаясь, идут скреперы, наращивая тело дамбы, и это не первая, даже не вторая дамба на счету у бригады Бойко и многих других. Каждый из них, каждый, кто стал мастером, знает не только свои «кубы», он знает и то, что по-настоящему делает его хозяином. Знает, как вода изменяет крымскую степь.

Еще совсем недавно, кажется, ничего не было, кроме основной, грубо рвущей землю магистрали канала и всего другого, имеющего отношение скорее к технике, чем, скажем, к нежно уязвимому стеблю пшеницы или риса… И вот уже, перекрикивая гул мотора, самый молодой скреперист из бригады Петра Бойко отвечает на мой вопрос:

— А как же! Как же не знать? Сколько раз было: ты вот тут работаешь, а рядом поля: мы ж в Зеленой Ниве стояли, пока дамбу насыпали.