Сто рассказов о Крыме

Он сидел — высокий лоб с залысинами, руки смирно лежат возле папки на моем письменном столе. Сидел, тихим голосом рассказывал, какая верховодка была под Воинкой, и как трудно было осенью и зимой брать глину из карьера. Пришлось обнести карьер дренажным рвом, осушить хоть немного… Семь миллионов кубов надо было откуда-то набрать и уложить в тело плотины. А за работы по осушению карьера, не предусмотренные проектом, процентовки им, между прочим, никто не закрывал…

А потом по плотине пускала свои катки бригада Ивана Берли, и было у этой бригады из пятидесяти человек одно свойство: если у кого сломался тягач, чинить, как комашня, налетали все, не занятые в смене. Раскидают трактор по винтику и соберут здоровым… И ночь-полночь на дворе — тоже. Светят фарами и работают. Берля плотный, спокойный, голоса никогда не поднимает. Только посмотрит, как будто чуть сбоку, ребята поймут, другого выхода нет, надо и через силу иногда.

…Не берусь сказать, что воинскую или каланчакскую дамбу воспринимаю как пьедестал к личности того Губаренко, о котором столько слышала на канале. Это было бы слишком. Для такой метафоры нужно быть в том возрасте и настроении, когда десятый скрепер величают сто десятым, а больше всего ценят возможность размахивать руками, говоря о любимой работе.

Однако, пока рассматриваю средних лет человека в галстуке, пестротканом рабочем пиджаке и брюках навыпуск, пока слушаю, что он говорит об организации труда, — все это все равно со мной: огромные колеи, валкое, враскачку движение скреперов, особый степной, весенний ветер, бесконечный и набегающий кругами, и огромная плоскость земли.

— Скреперов тогда у нас было по 15 в каждой бригаде, а бригад 13. Со временем ребята не считались. Говорили: штурм, ну и каждый понимал, что значит — штурм. Зимой трудно было: грунт мокрый, работаешь круглосуточно, не даешь ему замерзнуть, переувлажниться. У меня трудности весной: пока все войдет в график, хлопцы привыкнут, со всеми сменами приходится начинать рабочий день…

График, цикл, ритм — какие еще столь же прозаические слова он произносил? Послушать бы, как об этом же рассказывает, к примеру, Эдик Соколовский. Ведь вот она, необъятная грандиозность: семь миллионов кубов "и дождь, и ветер, и звезд ночной полет…".

Конечно, нелепо на вопрос: "Кто строил Канал?", даже на вопрос: "Кто, по твоему представлению, строил Канал?" — ответить одной фамилией. Канал строил народ. Это была ударная, комсомольская, да еще и всенародная стройка. И все-таки, и все-таки…

И все-таки я бы сказала: хочешь увидеть человека, который строил Канал, познакомься с Губаренко. Эта мысль не в моей голове родилась, ее туда подбрасывали все разговоры шестьдесят первого, шестьдесят четвертого, шестьдесят седьмого, да и нынешние — тоже.

Под началом у Губаренко, когда насыпали затяжную, одиннадцатикилометровую у Воинки, было 1000 человек: инженеров, скреперистов, шоферов, электриков, лаборантов, и многие — совсем мальчишки. Из тех, что в Джанкое, в комнате Вани Рака, отмеряли время так: "Нет, с этим поручением ему не справиться, тут с огоньком надо. А он пожилой". Потом выяснилось: пожилому двадцать седьмой пошел…

А сколько же лет было Губаренко, когда в пятьдесят девятом в Джанкое он рыл первые траншеи под фундаменты тех самых домов, где потом жили двадцатилетние Эдик, Ваня, кудрявый мальчик, варивший макароны в очень большой, на всю компанию, кастрюле? А было Губаренко тридцать один.

Пожалуй, это меня в нем поразило больше всего — и сейчас еще не стар. Мне ровесник. А тогда разве что по джанкойским меркам его можно было отнести к тем, кто прожил уже в жизни самую горячую и, по их понятиям, лучшую половину. Интересно, как они, сорокалетние, рассуждают сейчас?

Сорокалетний Губаренко работал под Воинкой, а рядом с ним работали люди, чьи имена запомнились прорабу на всю жизнь. Бригадиры скреперистов: Кобылко Владимир, Дорожко Борис, Карась Иван, Бруштелер Владимир — фамилии прямо как в Запорожской Сечи и смех такой же, и осанка, когда станут, привалясь широкими спинами к крупам своих «коней», обсуждают, что есть справедливость…

В пять часов встать, а в шесть уже работать не трудно, если по справедливости. В чем же она? В хорошей оплате? В том, что запчастей дополна?

Стоят, сбивают фуражки с затылков на брови и обратно, гоняют желваки по молодым щекам. Вот, кажется, вот-вот поймают, как зайца в степи, главный ответ на вопрос, который друг другу и сами себе философы не устают задавать, какую уже тысячу лет: что же есть справедливость?

— Скреперов сто сорок, бульдозеров полсотни — это сила? Я тебе скажу, на эту силу большую силу характера тоже надо иметь. Чтоб фронт работ обеспечить, использовать технику, — загибается один темный от солярки палец.

— Чтоб работяг не обидеть, — второй палец ложится в заготовку внушительного кулака.

— Так направить колесо, чтоб за рублем идею не забыли.

— А зарплата у него в два раза меньше, чем ты, Толик, например, выработал в апреле.

— И, между прочим, нашу он сам из банка возит, и это на себя взвалил, как ты смотришь?