Сто рассказов о Крыме

Картина эта — крик: "Люди, будьте бдительны!" И дальше: "Вот что остается, когда побеждает зло". От чего — остается? От деревьев? От страны? Но ведь и от внутреннего мира тоже? Недаром же он назван миром, и его можно вытоптать, выжечь, если ты изменишь главному ответу.

Но зло не должно победить. И в противовес «Тополям» уже очень больной художник нарисовал "Деревню на острове". Вся терпкая радость крымского лета, вся надежда, которой живет человек, сосредоточилась в ней солнечными денежками, до дна наполнившими маленькую бухту у Казантипа.

Да, именно у Казантипа. Его легко узнать по кудрявым выступам мшанкового известняка, по очертаниям бухт, по степному простору над морем, а также по домам и беленому каменному забору. Только Казантип всего-навсего мыс, не остров. Но ведь художник рисовал не портрет места, а нечто совсем другое…

Если я долго смотрю на "Деревню на острове", так же, как когда-то на тропинках детства, я начинаю видеть на ее дорогах людей, чьи судьбы мне хорошо известны и не безразличны. Я даже слышу их голоса и стук моторов тех сейнеров, что только на миг застыли у подножия скалы… О чем говорят люди: о хамсе, о близких дождях, о лесах, которые так удачно посадил когда-то на Казантипе хромой Парельский, и о том, что есть справедливость. Все, как в натуре, и совсем не так. Ибо художник, Мастер и Мыслитель, нарисовал не только пейзаж, но и высоту духа человеческого, если только ее можно нарисовать.

Сухой пылью, разомлевшими листьями лоха и предвечерней тишиной пахнет лето в "Деревне на острове". И еще — дымком низких летних печек. А во дворе, выложив на стол натруженные руки, сидят те, кому обеспечено бессмертие: художник с мировым именем — Константин Богаевский, солдат Петр Мамчич, сложивший веселую двадцатилетнюю голову в боях за Советскую Родину, секретарь райкома, отстегнувший протез и вольно облокотившийся на широкую столешницу, а также Степан Мамчич и еще кто-то из рыбаков. Отсюда я не могу разглядеть лица.

Сегодня и оглядываясь

Показатели

Если бы приехал человек, которого вы в молодости, кажется, любили, а потом двадцать с лишним лет не видели, если бы он приехал и сказал: "У меня командировка. Давай вместе съездим в Раздольненский район", что бы вы ответили ему?

Я ответила: «Давай», и мы поехали. Не вдвоем, а несколько человек нас было пишущих и довольных, что на какое-то время удалось оторваться от бумаги.

Ровно двадцать пять лет назад я стала учительницей Первомайской средней школы, а он, Виталий, приехал в соседний, такой же глухой Раздольненский район. Хотя нет, в Раздольном оказалось еще беднее, неприютнее: солончаковые земли, разор. Даже такого Дома культуры, как в Первомайском, не было, только саманные присевшие мазанки. И вот деталь — один квартирный телефон на весь район стоял тогда в Раздольном: у первого секретаря райкома.

Этот телефон почему-то вспомнился, когда наш «рафик» остановился против гостиницы с несколько игривым названием: "Брызги моря". Рядом красовался ресторан "Белый лебедь". Но нам и то и другое было ни к чему: нас пригласили в гости в Портовое.

Тут же перед "Белым лебедем", пока Леня, наш шофер, заливал радиатор, полюбопытствовали мы, а, сколько телефонов в Раздольном сейчас.

— За тысячу номеров перевалило, да еще у каждого хозяйства своя АТС, — ответил нам кудрявый и любезный представитель местного начальства слегка обиженно. Не этим, мол, надо мерять рост.

А чем?

А тем, что до войны, например, рекордным считался урожай в 13 центнеров зерновых с гектара, даже медалью за такое награждали. Сейчас получают по 25 и 36.

— Тридцать шесть — на поливных землях?

Нет, представьте себе, на богаре. А риса по 56. Район дает одну четвертую риса области, одну восьмую — Украины… Риса без канала, само собой, здесь не видели бы, а все остальное было бы как у людей. Культура земледелия далеко шагнула. Была когда-то мелкая вспашка, к примеру, на 19 сантиметров, а кто ее сегодня помнит?

Это говорилось уже, когда мы колесили по виноградникам совхоза «Чернышевский», куда нас повезли, чтоб показать эту самую культуру земледелия. Кроме того, директор совхоза хотел познакомить нас с бригадиром, давшим самые высокие показатели. Резкий левый поворот, еще левый поворот, еще, еще, и мы опять выскакиваем к шлагбауму возле проходной:

— Федченко не проезжал?

— Не проезжал, нет! — кричит в ответ сторожиха, привставая.

— А на чем он?

— На «жигуленке» своем.

— Резину, не знаешь, не менял?

Получив отрицательный ответ насчет резины, директор смотрит на дорогу, на пыль, низко свесившись из дверцы «рафика» и, наконец, решает:

— Будем по следу искать!

Мы ищем Федченко по следу стертых шин, потешаясь над тем, что в степи, ровной, как стол, потеряли человека на машине.

Она-то ровна-ровна, эта степь, но вся в зарослях виноградника, выше человеческого роста… Черные гроздья тербаша вкусны, а для меня в них еще особая сладость.