Он вдруг спохватился, и его даже в пот кинуло - так вдруг ему стало стыдно за свои мысли. Господи, ну о чем же он думает? Это вообще что? Вот это вот, в его голове - это мысли? Человеческие? И вообще, это разве нормально, по крайней мере для человека, соприкоснувшегося с иным Разумом, побывавшего на другом конце Вселенной, думать с утра, чем вчера лучше было горилку закусывать?
Оттерев с разом повлажневшего лба пот, он немного подождал, но ответа так и не нашлось. Ни на первый его вопрос - по поводу достойности подобных мыслей вообще, ни, как это не печально, на вопрос второй - про более правильную закуску к горилке.
Он медленно перевел глаза на окно, за которым разгорался новый день. А что нормально-то, какие мысли? Он что - другим стал после этого путешествия? Кем он был, тем и остался. Можно подумать, что у него после этих путешествий нимб завелся. Так что ли? Крылья выросли? Нет. Так и нечего самого себя сейчас стыдить. Надо просто встать и делом заняться, а то если слишком много думать - то можно и голову ненароком сломать.
Почему-то он сразу прошел на кухню, а не в ванную, и там поплескал над мойкой себе в лицо холодной водой, с удовлетворением при этом отметив, что эта привычная процедура неизменно добавила ему некоторой ясности в голове, хотя и не освободила полностью его организм от общего состояния "нестояния". Потом он подумал и все же зашел в ванную, глянул на себя в зеркало. В принципе можно было бы и не смотреть, собственное его отражение выглядело вполне ожидаемо, именно так, как он себя и чувствовал...
За неимением щетки, он потер зубы пальцем, выдавив на него из лежащего на полочке под зеркалом тюбика мятную, полосатую, бело-зеленую гусеницу, и прополоскал как следует рот. В общем-то все это было совсем без толку - с его дыханием наверно не справилась бы сейчас и пожарная команда, вооруженная брандспойтом. Ну и ладно. Развеется же газовый выхлоп рано или поздно, не первый раз!
Вернулся на кухню. Оглянулся. Похлебал из банки забористого рассольчика. Йе-е-эх! Мысли, если все-таки это можно было назвать мыслями, достойными космического - да что там космического - обычного человека, после порции рассола несколько обострились, обрели некоторую четкость форм. Как и должно быть. Его сознание тут же настроилось на философский лад и сразу же захотелось говорить длинно, витиевато и умно. В отсутствие реальных слушателей и собеседников это его желание породило в измученном алкоголем мозгу длинный мысленный монолог, который он немедленно и с чувством, произнес перед своим внутренним "я", использовав его в качестве единственного доступного ему сейчас слушателя и оппонента.
Что он тогда говорил сам себе, вспомнить потом он уже не смог, помнил только, что речь эта была пламенной и очень убедительной и его второе "я" под напором красноречия и железных аргументов было вынужденно в конце концов с ним согласиться.
И, пока длился этот его монолог, а вернее даже диспут - потому, что его одинокий слушатель пытался все же поначалу вяло ему возражать - как-то незаметно, сама собою, помылась грязная посуда. Правда ее и было-то всего ничего - несколько тарелок, пара стопок да нож с двумя вилками.
А потом, видно потревоженный шумом воды и звяканьем посуды, проснулся Димка и приполз на кухню. Именно приполз - тихое, бледное его появление на кухне по-другому было и не назвать. Он вполз и молча взгромоздился на стул, больше всего напоминая в этот момент больного помоечного голубя - мятый, взъерошенный, с мутным буждающим взором. Замер на краешке, покачиваясь в такт неровному дыханию. Довольно долго Дима молча сопел, видимо пытаясь собраться с мыслями.
Он с сочувствием посмотрел на соседа и сказал:
- Да, Димон, выглядишь ты даже хуже, чем я себя чувствую... Ну, а уж как ты себя чувствуешь и я спрашивать не буду, наверняка еще паршивее, чем выглядишь.
- М-м-мы... - промычал ему в ответ Димка, но тут же схватил свой лоб в горсть и снова замолчал, закрыв глаза.
- Чего?
- М-мы... мы во сколько... легли-то вчера? - не отрывая руки ото лба, прошелестел Дима.
- А какая теперь разница... Вчера! Да не вчера, а уже сегодня. Часа в четыре наверно, а может чуть раньше.
- Блин. А сейчас-то сколько? - Дима открыл глаза и несколько раз безрезультатно попытался сфокусироваться на собственных часах, то поднося их к самому лицу, то отставляя, но потом плюнул и вяло махнул рукой.
Чувствовалось, что чудесная горилка и в Димином организме тоже вовсю продолжает еще свою предательскую и разлагающую деятельность.
Он посмотрел на настенные часы, которые бесшумно крутили секундной стрелкой над кухонным столом, за Димкиной спиной. Часы показывали без пятнадцати семь.
- Без четверти семь еще, Дим. Чего ты поднялся-то? Мог бы еще полчасика смело дрыхнуть.