Сто шесть ступенек в никуда

Поэтому когда Козетта предложила пригласить на ужин в дом на Аркэнджел-плейс Уолтера Адмета и женщину, с которой он жил, я воспротивилась. Сначала Козетта сказала только мне, поскольку в комнате больше никого не было, кроме Тетушки, что могло считаться большой удачей — или так только казалось, хотя, как выяснилось, правильно, — поскольку Айвор, верный себе, немедленно ухватился бы за этот шанс, пытаясь что-нибудь вытянуть из Козетты для себя или для кого-то из знакомых. Потом я часто думала, что было бы, если бы Козетта не согласилась сначала позвонить Адмету и предложить встретиться у него, а потом, если он ей понравится, пригласить на ужин, если бы отвергла эту идею, что вполне могла бы сделать и часто делала под влиянием своих представлений о гостеприимстве. Неужели я отправилась бы одна на Глостер-плейс в поисках Белл? Вряд ли. Это непросто, потребовало бы безрассудства, которым я не обладаю и никогда не обладала. Я бы отступилась, забыла о Белл, а в жизни Козетти никогда не было бы ни счастья, ни трагедии, ни высокого окна с узким карнизом.

— Не думаю, что я на это способна, дорогая, — сказала Козетта. — Навязаться к кому-то в гости… — с сомнением прибавила она. — Как можно?

В ее устах это прозвучало так смешно — к ней в дом все приходили без приглашения, когда вздумается, — что не выдержала даже Тетушка. Она поймала мой взгляд, а затем осторожно, боясь обидеть, засмеялась своим старческим, дребезжащим смехом.

— Можно ему позвонить, — предложила я. — Представлюсь твоим секретарем.

— Нет, нет. — Козетта была в ужасе. — Тогда меня примут за человека, который держит секретаря. Мне кажется, он принадлежит к настоящей богеме.

Это архаичное выражение стало объектом насмешек Айвора; остальные обитатели дома его просто не поняли. Но я привыкла к нему, поскольку часто слышала из уст Дугласа.

— Настоящий представитель богемы, — заметила я, — не обидится, если мы напросимся к нему в гости.

Только теперь Козетта поняла, куда я клоню:

— Ты хочешь сказать, что пойдешь со мной, Элизабет? — В ее тоне было нечто трогательное; такая любвеобильная и щедрая, она очень смущалась, боялась показаться навязчивой, была бесконечно благодарна, что я вызвалась потратить свое время и составить ей компанию. — Это так любезно с твоей стороны. — Ее лицо приняло такое выражение, как в те минуты, когда она замышляла очередное доброе дело, выражение озорства, почти детского предвкушения. — Мы можем принести ему хорошее вино. Например, мадеру… Давай возьмем с собой бутылку мадеры?

Я постаралась убедить Козетту, что было бы очень странно приносить в подарок вино человеку, отношения с которым у нее могут остаться исключительно деловыми и который в любом случае предложит ей лишь бокал лимонада, поскольку сама Козетта почти не пьет. На ее лице отразилось сомнение. На самом деле ей не пришлось ничего отдавать или брать, за исключением того лимонада, потому что журнал так и не появился на свет. Женщина, написавшая либретто, исчезла где-то в Южной Америке, а Айвор уехал с Фей. Разумеется, он собирался вернуться — как, впрочем, и Фей. Потому что Козетта была доброй и щедрой, никогда не сердилась и не дулась, всем все прощала, так что не очень проницательные люди считали ее легковерной. Думали, что она глуповата, и ее можно обмануть.

Айвор сказал ей, что собирается в Нортгемптон навестить заболевшую мать. Фей исчезла, не сказав ни слова. Думаю, они сняли комнату в Патни[37] у какого-то знакомого, который уехал в отпуск. Козетта катала Тетушку на машине и видела, как Айвор и Фей лежали в объятиях друг друга в Ричмонд-парке. И проявила ту грань своего характера, о существовании которой я не подозревала — если считать ее мстительностью; если же назвать это как-то по-другому, не злобой, не местью, а ужасом перед предательством, то Козетта всегда была такой.