Сто шесть ступенек в никуда

Козетта поморщилась. Я поспешила указать ему на ошибку. Адмет усилил неловкость, с преувеличенной учтивостью заметив, что Козетта, вне всякого сомнения, не отказалась бы от такой дочери. На лице Козетты застыла мягкая, мечтательная улыбка, которую она могла сохранять в течение нескольких минут, не расслабляя губ и не моргая. Похоже, говорить нам было абсолютно не о чем. Мы приехали довольно поздно, и значит, Айвор опаздывал еще больше. Лучи солнца, проникавшие сквозь грязные окна, оставляли полосы тусклого желтого цвета, в которых, словно насекомые, кружились пылинки. Свет падал на Эву Фолкнер, будто специально направленный прожектор, и она сидела, безмолвная и скучающая, напомнив мне Октавию из «Антония и Клеопатры», которая производила впечатление статуи, а не живого человека. Я начала понимать, что совершила ошибку, не сказав Козетте о своем подозрении, что квартирантка — это Белл. Как теперь спросить о ней Адмета, не раскрыв своего двуличия?

Меня опять одолели сомнения. Что у меня есть? Описание женщины, вероятно, искаженное моим сознанием, принимающим желаемое за действительное, и имя, которое у меня не было причин ассоциировать с Белл. Застывшая в своей солнечной ванне, Эва Фолкнер ничего не говорила, никак не показывала, что слушает; создавалось впечатление, что она просто предоставляет обмен любезностями Адмету, который разразился хвалебной речью в отношении тишины и удаленности Ноттинг-Хилла, вызвавшей недоумение, почему он немедленно не переселится туда. Борода его дрожала, брови взлетали и опускались, ладони мелькали, словно лопасти вентилятора. Я начала злиться. Мы сидели тут уже три четверти часа, и я уже собралась сказать Козетте, что ждать больше не стоит, что это безнадежно, и Айвор не придет, когда услышала стук входной двери, а затем голос Айвора.

В те дни мне было больно смотреть, как Козетта реагирует на голос любовника. На ее лице появлялось решительное, даже стоическое выражение. Слов я не различала и понятия не имела, к кому обращается Айвор, а если уж на то пошло, откуда у него ключ от дома. Меня занимало одно: извинится ли он, изменив своим привычкам, или нет?

Дверь в комнату открылась, и вошел Айвор — вместе с Белл. Верный себе, он шествовал первым, вынуждая ее следовать за ним.

Понятия не имею, узнала ли меня Белл, вспомнила ли; возможно, Айвор, который тут же сообщил, что встретился с ней на улице, уже успел рассказать, кого она тут увидит. Конечно, я могла спросить, но не стала этого делать — ни тогда, ни после. Белл посмотрела на меня и очень спокойно произнесла: «Привет, Лиззи», — словно мы виделись два дня назад.

Она была в черном — как Милли Тил[38] у Джеймса. Я никогда не видела ее в яркой одежде, только темных или тусклых тонов, за исключением того случая, когда я уговорила ее надеть платье «линялого» красного цвета, как на девушке с картины Бронзино. Это было еще до появления культа античной одежды, до «трикотажной революции», до длинных юбок. Одежду Белл, вероятно, купила на благотворительной распродаже подержанных вещей: шерстяная юбка черного цвета, длинная и узкая, с бантовыми складками спереди и сзади, черная мужская хлопковая рубашка с закатанными рукавами, несколько раз обмотанный вокруг талии трикотажный пояс и нитка коричневых и черных деревянных бус. Подол юбки заканчивался у тонких, изящных лодыжек с длинными ахилловыми сухожилиями. На загорелых ступнях с тонкими пальцами греческие сандалии. Волосы собраны на макушке — похоже, при помощи куска бечевки. На щеки и длинную, прямую шею ниспадали пряди цвета неокрашенного дерева, но высокий, чистый лоб оставался открытым. Белл, как всегда, высоко держала голову, словно на ней балансировал кувшин с водой.

Козетта, Адмет и Айвор — но не Эва Фолкнер, считавшая подобные совпадения естественными, — очень удивились, что мы с Белл знаем друг друга. Как только Адмет закончил замысловатый процесс знакомства Белл и Козетты, который он называл «иметь честь представить», Айвор принялся расхваливать красоту Белл прямо в ее присутствии, ходил вокруг нее и, склонив голову набок, указывал на ту или иную особенность, словно работорговец на невольничьем рынке.

— Посмотрите на этот подбородок, посмотрите на эти милые маленькие уши, напоминающие морские раковины, на эту кожу. Вы когда-нибудь видели такую осанку? Через макушку головы и пятки можно провести вертикальную линию, точно по отвесу.

Палец коснулся шеи Белл. Она не отстранилась. Только медленно, почти небрежно, но абсолютно серьезно сказала:

— Убери лапы, грязный ублюдок.

Она была искренней и открытой — или, как считается, честной, — и всегда говорила то, что думает. Козетта от удивления открыла рот. Адмет нервно хихикнул. Я с огромным удовольствием наблюдала, как побелел Айвор.

— Пойдем, посмотришь на мое жилище, — предложила мне Белл.