Сто шесть ступенек в никуда

Я ни секунды не колебалась и вышла из комнаты вместе с ней. Поэтому мне до сих пор неизвестно, что на самом деле произошло на трехсторонних переговорах между Козеттой, Айвором и Адметом. Знаю только, что Козетта так и не дала денег на журнал, а Айвор вскоре съехал, хотя мы продолжали видеться с Адметом, который стал другом и гостем «Дома с лестницей», и какое-то время, после того как его бросила Эва, я даже задумывалась, не станет ли он у Козетты преемником Айвора. Разумеется, это было до Маркуса, до того, как появление Маркуса поставило крест на других мужчинах — всех, без исключения.

Итак, я пошла вслед за Белл наверх, и она показала свою маленькую комнатку, где жила с тех пор, как продала дом, доставшийся ей в наследство от отца Сайласа Сэнджера. В комнате почти ничего не было, кроме кровати, стола и стула, поскольку Белл в те времена не обращала внимания — и теперь, наверное, тоже не обращает — на бытовые удобства и на то, как выглядит ее жилище. Но картины Сайласа она сохранила — у стен стояли свернутые в трубку холсты.

— Я с ними не расстанусь, — сказала Белл. — Художником он был на самом деле дерьмовым, но это неважно. Всегда есть шанс, что однажды его признают, я устрою выставку и продам их за большие деньги.

Она говорила со мной, как с давней подругой. О Сайласе вспоминала без всяких эмоций, спокойно и практично, словно владелица художественной галереи, открывшая художника и вложившая в него средства. Я с ужасом вспоминала мертвого человека, кровь на полу и на самой Белл.

— Ты долго жила у Фелисисти? — спросила я.

— Два месяца, одну неделю и два дня, — ответила она. — Потом переехала в дом, который оставил старик Сайласа, и жила там, пока не продала.

Еще вопрос. В тот вечер я задала ей много вопросов, но ни одного действительно важного, того, который должна была задать.

— Чем ты занимаешься? Я имею в виду, на что живешь. Работаешь?

— Нет. — Этот ответ явно доставил ей удовольствие. — Не работаю и не собираюсь. Я больше никогда не буду работать.

— Значит, ты богата?

Глаза Белл широко раскрылись. Они, ее глаза, были серыми, как море, очень большими и чистыми.

— Нет, не богата. Но я ненавижу работать. У меня достаточно денег, чтобы существовать не работая, если только жить в отеле вроде этого. — У нее была манера избавляться от надоевшего предмета разговора, быстро качая головой, вскидывая плечи и меняя тему. — Кто это дерьмо, с которым я пришла? Раньше я его тут не видела.

— Мужчина моей приятельницы, с которой тебя познакомили.

— Прямо гора с плеч. Я уж, было, подумала, что он живет с тобой. Этого еще не хватало. — Тем не менее Белл не перестала называть его дерьмом. — Ну и дерьмо, — сказала она. — А не слишком ли он молод для нее?

— Слишком глуп. Уродлив, эгоистичен и подл. Насчет молодости не знаю, — ответила я и лицемерно прибавила: — Никогда об этом не думала.

Белл рассмеялась:

— Постараюсь кое-что о нем разузнать.

Я впервые слышала ее смех, оказавшийся на удивление густым и звучным, каким-то булькающим; ее бледное лицо сияло, и она была прекрасна. Белл волновала меня, лишала покоя, бередила душу, но я понятия не имела, что мне от нее нужно. Чтобы мы подружились? Встречались, разговаривали, вместе проводили время? А чего хотела она? Не от меня, а от жизни? Теперь-то я, разумеется, знаю, уже довольно давно, но в то время не имела ни малейшего представления. Тогда для меня было — и еще довольно долго оставалось — загадкой, почему такая молодая, здоровая и умная особа соглашается жить в этой убогой маленькой комнате грязного дома, где она сама и ее скудные пожитки занимают место двенадцать на двенадцать футов — без работы, карьеры, перспектив, без целей в жизни. Бездетная двадцатисемилетняя вдова, не имеющая ни профессии, ни занятия, красивее любой модели, украшающей обложки журналов, одевающаяся в тряпье и — я обнаружила это чуть позже — не имеющая ни любовника, ни даже подруги.

Разумеется, Белл выжидала, осматривалась, ждала благоприятного случая. Именно этого она хотела от жизни. Мы открыли окно, из которого было видно белое небо и платан, на ветвях которого сидели бронзово-розовые голуби; тонкие, похожие на нити побеги и изящные шелковистые листья неподвижно застыли в безветренном воздухе. Мы облокотились на широкий подоконник. Многие мои воспоминания о Белл связаны с окнами, оконными переплетами и стеклами, сквозняками и каплями дождя. Но в тот летний день сквозняка не было. Из Риджент-парка тянуло свежестью, запахом сырой земли. Белл достала из ящика стола табакерку и, не спросив меня, считая это совершенно естественным, принялась сворачивать сигарету с марихуаной. Это была моя первая сигарета. Белл показала, как нужно втягивать в себя дым и задерживать в легких, пока голова не начнет кружиться и как будто расширяться, а на выдохе погружаться в безмятежность и состояние глубокого покоя.

В сентябре мы с Козеттой вдвоем поехали в Италию. Она собиралась взять с собой Айвора, но к тому времени Айвор уже исчез.

— Ты со мной, — объявила Козетта. — В любом случае лучше ты, чем он. Я боялась с ним ехать.