Сто страшных историй

Вот, разрыл. Сломал доски гроба. Разорвал погребальные покровы. Сунулся в яму мордой. Чавкает, сопит. Когда дзикининки зарыдал, я чуть не подпрыгнул на месте. Пожиратель падали рыдал горше, чем в хижине, когда мы его нашли. Челюсти, судя по звуку, совершали жевательные движения, горло сокращалось, пропуская еду в брюхо, но это не мешало горестному плачу. Тело дзикининки содрогалось от омерзения, чавканье прерывалось воплями отчаяния. Тем не менее, он хватал, рвал, жевал и глотал, не в силах остановиться.

Кёкутэй поедал сам себя, испытывая невыносимые муки. Если бывший разбойник Кимифуса сейчас мучился в аду, то не знаю, чьи мучения были хуже.

— Пойдем отсюда, — велел я Широно, вставая. — Тут мы ничего сделать не можем.

— Да, господин, — согласился слуга. — Нам лучше уйти.

— До хижины далековато. Второй раз я не вынесу такой бег.

— Обопритесь на меня, господин.

Вся моя гордость сгорела в погоне. Без споров я принял помощь Широно. Но когда он предложил понести меня на руках, я отказался.

4

Стая бабочек и цветок мальвы

Как ни странно, мы вернулись в хижину раньше дзикининки. Где он шлялся, что делал — понятия не имею. Что еще удивительней, мы не заблудились.

Когда я рассказывал святому Иссэну и Ран, что увидел на кладбище, я постарался обойтись без лишних подробностей. Мои слушатели и так отлично поняли, чему я оказался свидетелем. Больше говорить было не о чем. Старик сел в углу, где раньше сидел хозяин жилища, и закрыл глаза: задремал или погрузился в размышления.

Я вышел наружу и присел на крыльцо. Усталость одолевала, но я понимал, что не засну. За мной скрипнули доски веранды: это вышла Ран. Сперва она стояла без движения, а после тоже опустилась на крыльцо, рядом со мной.

Какое-то время мы молчали, не зная, что сказать. Вспоминать акт людоедства не хотелось, а других тем для беседы у нас не было.

— Ружье, — наконец произнес я.

— Ружье? — Ран шевельнулась. — При чем тут ружье?

Вслед ударил град вопросов:

— Ты что, решил застрелить людоеда? Из ружья? А как же фуккацу? Ты сам говорил: фуккацу, нельзя! Ишь, чего удумал! Кёкутэй переселится в тебя, я не хочу замуж за Кёкутэя, я и за тебя-то не хочу…

Жестом я отмел все эти предположения.

— Откуда у тебя хинава-дзю? Или это секрет?

— Наследство, — не чинясь, объяснила она.

Я понимающе кивнул:

— От отца?

Ран выразительно постучала согнутым пальцем по голове, показывая, что думает о моей догадливости:

— От матери.

— Ты получила ружье от матери?!

— А она — от своей матери. Бабушка — от прабабушки. Хинава-дзю в нашей семье передают по женской линии.

— Традиция?

— Да.

— Расскажешь?

Если честно, я не надеялся на откровенный рассказ. И ошибся. Должно быть, Ран понравилось, что я говорю с ней так, будто мы знакомы с детства, отбросив всю церемонную вежливость, какая принята между женихом и невестой до свадьбы.

* * *

Это случилось давно, за столетие с четвертью до того дня, когда некий молодой дознаватель явился в деревню Макацу. Закон будды Амиды еще не снизошел на землю, щедро политую кровью, и люди усердно упражнялись в убийстве себе подобных.

Девицу, о которой пойдет речь, звали Сэн. Отец ее, суровый глава клана Икеда, был личным вассалом князя Нобунаги, за жестокость к монастырям и их обитателям прозванного врагом Будды, Демоном-повелителем Шестого неба. Клан бился за господина, не щадя жизни. Девушек и юношей, носивших фамилию Икеда, равно обучали воинским искусствам, готовя к сражениям.

Девица Сэн, как истинная онна-бугэйся[34], умело рубила мечом и колола копьем. Но главное, она без промаха стреляла из фитильного ружья. Мог ли подобный талант остаться невостребованным?

В самом скором времени, когда Сэн пребывала в расцвете юности, в ее жизни произошли две важные перемены. Во-первых, она сменила фамилию — ее мужем стал Мори Нагаёши, редкий силач и забияка, подобно князю Нобунаге прозванный Демоном. Во-вторых, Сэн приняла под командование стрелковый отряд численностью в две сотни человек.

Муж Сэн, естественно, был мужчиной. Все бойцы отряда, что не очень-то естественно даже для сложных времен, были женщинами. Молва прозвала их «бабочками», памятуя о том, что в гербе семьи Икеда, откуда Сэн родом, изображался мотылек.

Отряд Сэн успешно громил врагов на поле боя — ровно до того дня, когда волей нового закона князь Нобунага погиб и воскрес в теле своего убийцы. После этого огнестрельное оружие по понятным причинам утратило свое значение для войны. Сэн пыталась обмануть судьбу, обучая грозных воительниц целиться в ноги или руки, но потерпела крах — слишком уж часто перебитая артерия и обильное кровотечение влекли за собой смерть жертвы, а значит, фуккацу.

Умелые оружейники пытались повысить точность огня из фитильного ружья, но не преуспели. Даже на семидесяти шагах она оставляла желать лучшего.