Сто страшных историй

— И не думал, небось, что так выйдет. Не думал, а? Вот теперь я в твоём теле, сукин ты сын! Ладно, не сукин, нечего на себя напраслину возводить… В твоём я теле, змей подколодный! О чём сообщаю властям по всем правилам.

Случайность, отмечаю я, не спеша выяснить, каким способом разносчик Мэмору прикончил свою злоязычную матушку. Разносчик ты или князь, только никто в здравом уме не решится на убийство, памятуя о законе будды Амиды. Значит, убил непредумышленно. Успею выяснить, не к спеху.

«Уверен, — сказал мне господин Сэки, — это дело не окажется слишком утомительным. Обычное фуккацу…» Похоже, вы правы, Сэки-сан. И знаете, строго между нами: я хорошо понимаю этого разносчика тофу. Я знаком с его мамашей всего ничего, но мне уже самому хочется её удавить.

— Соседи подтвердят, что вы — это вы?

— Соседи? А чего ж им не подтвердить? Я про них всё помню, всё до последней гадости! Как начну говорить — не остановят. Пусть только попробуют отрицать, я им всё выложу, каждый грешок на ладошку…

Она (он?) тарахтит без устали, оправдывая имя[4]. Я не слушаю. Ладно, пусть будет он — к чему всё время дёргаться, путать женское и мужское? После выдачи грамоты о фуккацу старая Котонэ с Малого спуска окончательно превратится в Мэмору. Мать станет сыном, обретёт все необходимые права на дом, имущество, жену Мэмору, наконец, если разносчик женат. Мне неприятно думать про это — очень уж история напоминает мою собственную, когда после похорон бабушки мой отец стал сперва бабушкой, а затем, согласно грамоте, вновь отцом, мужем моей матери.

Моя любимая бабушка и эта вредная старуха? Ничего общего!

Дознание превращается в пустую формальность. Если бы не ядовитая заноза в сердце — вообще чепуха.

Желая отвлечься от дурных мыслей, я поворачиваюсь к Широно. Новый слуга устроился в углу моего крошечного кабинетика, на полу, подстелив жёсткую циновку. Придвинул к себе низенький столик, разложил письменные принадлежности, стопку листов бумаги и усердно работает кистью: записывает мою беседу с перерожденкой. Тушечницу с уже разведенной тушью он притащил от секретаря Окады, решив не тратить время на приготовление туши самостоятельно. Смотри-ка! Не к писцам побежал, к секретарю. Чудо из чудес! Раньше я ни на миг не усомнился бы, что наш секретарь скорее даст отрубить себе правую руку, нежели поделится с кем-нибудь своей драгоценной тушью. Похоже, Барудзироку Широно (фамилия! у каонай! с ума сойти…) пользуется в управе определённым уважением.

Для безликого — немыслимое дело!

Ну да, пять лет при дознавателе Абэ. Будем честными, у Широно служебного опыта побольше моего. Если же учесть, какими делами занимался господин Абэ — и какими теперь занимается Торюмон Рэйден, весь такой красивый, с новой, купленной за казённый счёт одеждой — опыт Широно мне очень даже пригодится. Главное, не вспоминать Мигеру, не сравнивать его с Мигеру, не хотеть со всей силой безнадёжной, мучительной страсти, чтобы он превратился в Мигеру…

Я знаю, что бывает, когда человека охватывает страсть, способная вытеснить все остальные чувства. Полагаю, Широно, ты тоже это знаешь. Как ты и уместился-то за этим столиком? С твоим ростом, телосложением? Записи можно не проверять — вряд ли я найду там хоть что-то, к чему можно прицепиться, попенять тебе за нерадивость, скверный почерк или отсутствие должного усердия. Я постараюсь к тебе привыкнуть, Барудзироку Широно. Очень постараюсь.

Но извини, обещать не могу. Вот и сейчас: вспомнил, как Мигеру скрипел гусиным пером, выводя заморские каракули, и сердце защемило. Чему там должно быть подобно сердце самурая? Сухому дереву? Стылому пеплу?

Плохой из меня самурай.

— …делаете из тонких ломтиков тофу мешочки, обжариваете в масле. Будьте осторожны, они крошатся. Ва́рите мешочки в разбавленном соевом соусе и сладком рисовом вине. День храните в доме, три дня на холоде. Пусть впитают аромат…

— Мешочки?

Заявитель что-то бормочет. Масло, рисовое вино. Я не слушаю. Или слушаю? Хочется есть, очень хочется есть. Живот прилип к спине, кричит: наполни! Не глядя, я хватаю оставленный про запас колобок. Бамбуковый лист летит на пол, но мне не до того. Отламываю сразу половину колобка, запихиваю в рот. Жую, глотаю, рискуя подавиться. Давлюсь, кашляю.

Это, наверное, после саке. Выпил лишнего, на еду потянуло.

Надо поделиться с Широно. Ох, как трудно себя заставить! Колобок — ничтожная порция. Тут и одному мало! Зря я отдал Мэмору второй. Преодолевая желание проглотить весь остаток целиком, я отламываю от него совсем немножко, чтобы обмануть самого себя, сую в рот, а остальное протягиваю слуге. Он берёт свободной рукой, благодарит. Я его не слышу. Что же я слышу?

— …ва́рите мешочки во второй раз. Затем варите рис, — мелкий старушечий шепоток лезет в уши, тычется цепким кулачком. — Приправляете уксусом, солью и лекарством от болезни лёгких[5]. Можете добавить моркови…

Как же хочется есть!

— …имбиря, маринованного в сливовом уксусе, и варёного корня лотоса. Набиваете рисом мешочки, посвящаете их божественной лисе Инари…