Сто тысяч раз прощай

В четыре часа утра, когда вернулись Алекс и Хелен, мы собрались с силами, чтобы еще потанцевать под хаус-музыку, льющуюся из дешевенького CD-плеера, который Алекс принес из машины. Невдалеке такие же гуляки сидели кружком вокруг парня с гитарой.

– Будьте добры, вы не могли бы сделать потише? – крикнули оттуда.

– Хиппари, – буркнул Алекс, но небо уже светлело, изнеможение и застенчивость нарастали, поэтому мы не стали спорить, приглушили музыку и сгрудились для согрева.

Пьяные и сентиментальные, мы перечисляли вслух, что любим в других, и давали клятвы дружить до гроба в надежде, что они сбудутся, но на следующее утро всем уже стало за них неловко.

– Хелен… ты плачешь? – заметил Алекс. – Господи, я думал, ты на это не способна.

– Что такое, Хел? – забеспокоилась Фран, взяла ее за руку, как следует встряхнула, и Хелен засмеялась:

– Сама не знаю. Просто вдруг подумала: а вдруг лучше, чем сейчас, уже никогда не будет? – И она вытерла лицо ладонью Фран.

– Придумала тоже – мною сопли вытирать. – Фран тоже заплакала. – Гадость какая.

– Смотрите, – сказал Алекс; по левую руку, за брайтонским Дворцовым пирсом, занимался рассвет. – «Светильник ночи сгорел дотла и тянется куда-то, бла-бла-бла».

– «…в горах родился день и тянется на цыпочках к вершинам», – напомнила Фран.

– Настроение совсем не на вершине, – сказала Хелен. – И состояние болезненное.

– Надо собираться домой, – сказала Фран.

– Давайте еще немного побудем, – сказал я. – Может, и поспать удастся.

Мы сбились в кучку и закрыли глаза, но позади нас что-то происходило. В клубах резко смолкла музыка, и на пляж повалили толпы, как будто все разом надумали провести пожарную тревогу. От дрожащих, жалких, присосавшихся к сигаретам людских тел, которые мешкали и цеплялись друг за друга, валил пар, а теперь еще целая толпа клубной публики окружила местного рыболова, чтобы послушать его транзисторный приемник. Мимо, увязая каблучками в гальке, проковыляла компания девчонок: кто-то в слезах, кто-то в немой тоске, а одна, в глубоком шоке, хохотала и грязно ругалась одновременно. «Что стряслось?» – спросил их Алекс, но ответа не получил: они, не останавливаясь, шли маршем к морю, и та, которая в слезах, уже плюхала по волнам.

Близился конец света, без всякой надежды на спасение. Баллистические ракеты были на расстоянии считаных минут от любой точки земли, астероид или вспышка на Солнце, та, которую мы ожидали. Компания с гитарами, должно быть, тоже услышала эту новость: ребята, собрав манатки, брели по пляжу.

– Что случилось? – прокричала им Хелен. – Что происходит?

– Жуткая авария! – прокричала в ответ какая-то девушка и добавила что-то насчет принцессы Дианы и тоннеля в Париже. – Она погибла!

Мы, конечно, не поверили, но, вернувшись к машине Алекса, послушали радионовости и в полном молчании осторожно двинулись утренними дорогами назад, к дому, под ярким солнцем последнего хорошего дня лета.

Часть четвертая Зима

И так недолговечно лето наше!

Уильям Шекспир, сонет 18

1998

Расстались мы в январе. Любовь, способная, как нам казалось, пережить все шторма и невзгоды, не выдержала ежедневных поездок Фран в Бейзингсток и обратно.

До того и в течение некоторого времени после я повторял себе, что с готовностью отдам жизнь за Фран Фишер. Ну, допустим, не с готовностью, но отдам. «Забери не ее, а меня», – обращался я к смерти, хотя важная часть такого уговора заключалась в том, чтобы Фран узнала о моей жертве. Уж если выпить яд, то не напрасно. Хочу верить, что и она отдала бы за меня жизнь, по крайней мере в самом начале, хотя готовность умереть – это довольно сомнительное мерило преданности. Быть может, существовала какая-то нисходящая шкала? К примеру, настал день, когда Фран подумала: «Наверное, умереть – это уж слишком, но я готова отдать за него руку»; или, пожалуй, только кисть; затем почку; возможно, палец на ноге… мизинчик? Половину волос, а там и «Забери не меня, а его!». Предположим, Джульетта в миг пробуждения увидела бы Ромео мертвым, но, вместо того чтобы хвататься за спасительный клинок, решила жить дальше, нести свою скорбь, добиваться примирения двух семей… неужели мы бы поставили это ей в вину? А вдруг она бы встретила кого-нибудь другого и жила с ним долго и счастливо? Нет: саморазрушение – это классика жанра. В нашем случае такой возможности не представилось, и мы расстались банально, не драматизируя ситуацию.