Стоянка поезда всего минута

Воцарилась такая тишина, что было слышно, как на окне елозит сонная осенняя муха.

– Вот смотрю я на вас, девки, – всхлипнула баба Катя. – Что с дитем, что бездетные! Только счастливых не вижу. Вот Нина наша – к примеру! Одна – и что? Сильно страдает? Красивая, модная, всегда при прическе! А почему? А потому что никто нервы не треплет, ни дети, ни муж. Живет как в раю – а все потому, что одна! А ты, Вер? Много ты счастья видела? Растила своего Гошку, лелеяла! И что? По сто раз на дню к почтовому ящику бегаешь, ждешь письма! И вроде хороший парень твой Гошка, не моему чета! Да что сравнивать? Училище окончил, на пианине играет, жену взял нормальную, дитенка родил. А толку, Вер? Ни его, ни внучка ты не видишь – где они и где ты? И в гости не зовут, и сами не едут. Сегодня опять не спала? Не возражай – сама вижу. Глаза красные и морда помятая! Ох, девки, не знаю… Не знаю я, что хорошо, а что плохо… Жизнь прожила, а не знаю…

– В общем так, девушки! – молчание прервала Вера Павловна. – Решать не нам, а Ирине. Ей виднее. Да она и сама все понимает! Что одна, что без помощи. – Вздохнув, Вера Павловна махнула рукой. – Здесь все ясно. И сложно будет, и горько, и себя будешь жалеть. И слез прольешь столько, что… Подушка промокнет. И все же подумай! Подумай, Иришка!

Женщины молчали, думая о своем. Мыслей хватало у всех. Стоя у окна, тихо всхлипывала Галочка. Пытаясь прикурить, Нина Васильевна чиркала спичкой, но спички не загорались. Клавдия ожесточенно терла морковь. Вера Павловна, выпрямив спину, смотрела в стену. Баба Катя принялась за посуду.

А Гуся, опустив голову, все так же сидела на табуретке, не зная, что ей сказать.

– Ладно, бабоньки! – Нине Васильевне наконец удалось прикурить. – Вот что я вам скажу. Как одинокая и бездетная баба скажу, как есть. То, что я не родила, – это мой выбор! Могла, а не хотела. И замуж не хотела. Обслуживать никого не хотела, терпеть, привыкать к чьим-то привычкам. Фигуру испортить боялась, талию, грудь, – горько усмехнулась Ниночка. – И что? Кому нужны моя талия и мои сиськи? А никому. Даже мне на них наплевать! Сижу одна вечерами и думаю – хорошо. Как у меня красиво! Красиво и чисто! Ни ужина подавать не надо, ни рубашку назавтра гладить, ни бредни выслушивать. Красота, а? Главное – ни за кого не болит душа. Я же вижу, как Вера страдает и ты, баб Кать! Ой, думаю, слава богу! Сама себе хозяйка. Как в том фильме – хочу халву ем, хочу пряники. А потом вдруг… – Замолчав, она отвернулась. – Потом как прижмет, как сердце сдавит, как горло сожмет… Хоть плачь! Думаю – где моя молодость, где здоровье? А эти самые восемь абортов? А там, далеко! И еще думаю – какой я была дурой и законченной эгоисткой. Романы, свобода, наряды, курорты – и что? Дальше-то что? А ничего. Одиночество. Такое одиночество, хоть волком вой. Вот я и вою. Только тихонько, чтобы вы, девки, не слышали! И еще, девки! – бодро продолжила Нина Васильевна. – Не забудьте, скоро переезд. Это, конечно, очень хорошо. Но здесь мы хотя бы могли Ирке помочь.

– Спасибо, – наконец выдавила Гуся. – Я все поняла. Теперь я… в общем, буду решать. – И, подняв на соседок глаза, повторила: – Спасибо!

Вечером пошла на почту, чтобы позвонить Яське – из квартиры звонить не хотелось. Обалдевшая Яська долго молчала. Наконец протянула:

– Ну, Гуська… не знаю… Больше всего меня пугает, что ты ничего про него не знаешь.

– Ничего, – вздохнув, подтвердила Гуся. – Я даже имени его, Яська, не знаю. Такой вот позор.

Та, словно не услышала последней фразы, рассмеялась:

– Ну а вообще, подруга, ты выдала! Нет, правда, Гуська! Дала прикурить! Чтобы так, в поезде!.. Хотя кто его знает! Всяко бывает. Вот ты, Гусельникова, зараза! Правду говорят – в тихом омуте. Всю жизнь тихой сапой, а тут – такое!

– Ага, – всхлипнула Гуся, – такое. В общем, ужасный стыд и срам…

– Да брось ты, подруга! – засмеялась Яська. – Какой там срам! Приключение! Кстати, а он ничего, твой майор? В смысле, внешне?

– Красавец. Невозможный красавец. Синеглазый такой, темноволосый, на актера похож. Помнишь, Майор Вихрь? Красивый, правда?

– Тогда рожай! – обрадовалась Яська. – Точно рожай! Красивых людей не хватает. И хорошо бы девка, – задумчиво проговорила она. – С мальчишками сложно. Хотя и с девками нелегко…

В конце ноября раздали смотровые. Как сказал Семенов, подарок к Новому году. Смотреть поехали вместе. Баба Катя охала, Нина Васильевна мрачно молчала, Галочка от возбуждения без конца тараторила:

– Неужели дождались, а? Ой, девочки, прямо не верю!

Верочка Павловна была, как всегда, спокойна и сдержанна. Даже Клавдия в последний момент собралась:

– Так, за компанию. Мой-то давно все разведал!

– И что? – встревожились женщины. – Как там?

– Говно, – коротко ответила Клавдия. – Говно на отшибе, не Москва, а деревня. Грязи по колено, дома на одно лицо – еще найди свой.

– А сама-то? Давно городская? – уколола Нина Васильевна.

Клавдия вспыхнула, но промолчала.