Стоять до последнего

Петро сжался, отодвинулся к стенке. Игорю стало не по себе. Зачем он так поступил? Но другого выхода не было. Вопрос встал ребром: или — или…

— Шкура! — вдруг громко и яростно выкрикнул Петро. — Стерва!..

И в следующую секунду он нанес Миклашевскому удар ногой и рукой, отчего Игорь слетел с нар и плюхнулся на пол.

— Беги! Продавай!.. Паскуда!

Миклашевский вскочил. Все сомнения исчезли, и мир снова стал предельно ясным, жестоким. В нервном выкрике Петра сквозила какая-то уверенность в непогрешимости и ненаказанности.

— Комиссарская морда! — выдохнул со злостью Игорь. — Вот я тебе сейчас врежу промеж глаз!..

Но тут щелкнул замок, и двери распахнулись. В камеру вошел надзиратель. Миклашевскому показалось, что тот специально караулил у двери и ждал.

— Что шумите? — рявкнул надзиратель.

— Эта красная свинья меня избивает, — закричал Петро, сваливая всю вину на Миклашевского. — Он полез на меня с кулаками!..

Вслед за первым вошли еще двое стражников. Миклашевского никто не слушал. Его, толкая в спину прикладами, погнали по коридору и заперли в карцере.

5

Двое суток Миклашевский находился в карцере.

Его не вызывали на допросы, не тревожили. Словно бы забыли о нем. Миклашевский много раз мысленно возвращался к событиям в камере, вспоминал каждое слово Петра. Неужели тот был провокатором?.. В такое не хотелось верить: не похож Петро на предателя. Игорь ставил себя на его место и задавал вопрос: а как бы я повел себя? Ответить на такие вопросы было нелегко.

На третьи сутки Миклашевского вывели из карцера и повели в канцелярию. Когда вышли во двор, Игорь невольно зажмурился: за эти дни он отвык от солнца, от яркого света. Но его тут же подтолкнули в спину:

— Шнель!

Миклашевского привели в кабинет помощника коменданта лагеря. Майор СС Ульрих фон Риттер встал из-за стола. Гладко выбритый, в свежей белой сорочке, мундир плотно сидел на упитанном теле.

— Поздравляю! — сказал он на ломаном русском языке. — Из Берлина пришел тебе письмо.

И протянул Миклашевскому открытый конверт. Игорь вынул письмо. На плотной глянцевой бумаге уверенным размашистым почерком выведены слова приветствия. «Я рад за тебя, племянник, — писал Зоненберг-Тобольский, — позабочусь, сделаю все возможное… Но ты сам хозяин своей судьбы, и многое будет зависеть и от тебя самого». И дальше предлагал идти служить в освободительную армию, чтобы «дать свободу матушке-России». А в конце письма передавал привет от тети Ани, которая «несказанно обрадовалась такой приятной вести от племянника».

Окончив читать письмо, Миклашевский постарался изобразить на своем лице искреннюю радость.

— Спасибо за письмо, господин майор!

— Айн момент, — сказал фон Риттер и нажал на столе кнопку звонка.

В кабинет вошел обер-лейтенант. Миклашевский взглянул на него, и брови сами поползли вверх — перед ним был… Петро! Офицерская форма сидела на нем ладно, делала его стройнее и выше. На груди — Железный крест. Он шагал, вскинув голову, мимо Миклашевского, как мимо стула. Подойдя к фон Риттеру, лихо щелкнул каблуками:

— Слушаю, герр майор!

— Переведите этому русскому, что завтра на утренней проверке будет объявлен набор добровольцев в российскую армию, — сказал по-немецки помощник коменданта. — Мы надеемся, что господин Миклашевский подаст пример военнопленным и первым выйдет из строя.

Обер-лейтенант повернулся к Миклашевскому. В глубоко посаженных темных глазах появилась теплота. Он улыбнулся, словно они расстались друзьями.

— Я рад за вас, — сказал офицер Миклашевскому и стал переводить слова помощника коменданта.

Глава десятая

1

Все планы, которые строил на этот день Григорий Кульга, полетели вверх тормашками, когда утром прямо с поезда он переступил порог военной комендатуры. Дежурный — молоденький лейтенант с двумя нашивками на груди, свидетельствовавшими о боевых ранениях, — деловито просмотрел проездные документы, велел подождать.

— Меня тут срочно вызывают к начальнику, — сказал он, стрельнув взглядом по новенькому ордену Ленина, сверкавшему у Кульги на широкой груди, и, подумав, добавил: — Там военпред с танкового бушует.

Кульга пристроился на деревянной скамье, что стояла у стены, готовясь к длительному ожиданию: у начальства всегда разговор долгий. За перегородкой сидели две женщины в гимнастерках и что-то сосредоточенно писали, не обращая внимания на Григория. За крашеной фанерной стеной стучала пишущая машинка.

— Курить можно? — спросил Кульга, доставая пачку «Казбека», выданную в госпитале. Ему просто хотелось пофорсить.

— Дымите на здоровье, — ответила женщина, сидящая у окна.

Но закурить Кульга не успел. На пороге появился дежурный лейтенант.

— Танкист, давай живо! К коменданту! Едва Григорий переступил порог и отрапортовал по всем правилам сидевшему за столом майору, как от окна к нему шагнул невысокий однорукий подполковник. У него на груди два ордена Боевого Красного Знамени. Лицо подполковника Григорию показалось знакомым. На вид ему было не больше тридцати, но справа, чуть повыше виска, в темных волосах светлым пятном выделялся крупный клок седины.

— Гришка! Ты!..