Стоять до последнего

В этой узкой каморке, где помещались лишь кушетка, стол и небольшой платяной шкаф, в этой полуподвальной комнате с низким потолком и одним окном, верхняя часть которого выходила на уровень земли, живет Марина уже почти три месяца. Живет по паспорту на имя француженки Марии Декур.

Паспорт достал ей Гольде, как потом выяснилось, давний друг Вальтера, они вместе сражались на полях Испании в республиканских войсках против фашистов. Марине никак не хочется верить в гибель Вальтера, но она сама видела в те последние минуты в его руках гранату, а в ушах все слышится грохот взрыва, от которого вздрогнули стены дома. Марина тогда бежала по чердаку, густо перевитому бельевыми веревками и завешанному выстиранными простынями, наволочками, пододеяльниками, ночными рубахами… На ее счастье, в том, дальнем, подъезде перепуганные выстрелами и взрывом жители дома выскакивали из своих квартир и потоком катились вниз по лестнице.

Выбежав на улицу, Марина остановила первое попавшееся такси и на недоуменный взгляд шофера машинально назвала адрес больницы. Больница находилась в другом конце Брюсселя. Пока ехали, Марина несколько пришла в себя. Она понимала, что в ее распоряжении имеется очень мало времени — не более двух-трех часов. Гитлеровцы наверняка начнут ее искать.

Возле кирпичного здания больницы Марина нашла телефон-автомат. Однако позвонить по тому номеру, который ей дал Вальтер, она не смогла — у нее просто не оказалось монеты.

Надо было что-то предпринимать. Время работало против нее. И тогда она решилась на риск: зайти в ближайшее кафе, заказать ужин и оттуда позвонить.

Марина до сих пор помнит те напряженные минуты ожидания. Она дважды набирала условный номер, и дважды на другом конце никто не подымал телефонной трубки. Лишь на третий раз ей удалось наконец дозвониться.

Так Марина оказалась у друзей Вальтера, у бельгийских патриотов. Ее прятали несколько дней, пока по городу рыскали гестаповцы, потом достали паспорт на имя Марии Декур, нашли на окраине эту каморку, устроили работать судомойкой в пригородный ресторан.

И потекли однообразные, унылые дни, заполненные бесконечной работой. Официанты приносили горы грязной посуды, а она мыла, мыла, мыла… Поздно вечером, вернее, уже ночью, когда приходила к себе в полуподвальную комнату, Марина еле успевала смазать руки кремом и падала от усталости. Жизнь, казалось, замерла.

Первые недели, несмотря на однообразно тяжелый труд, Марина радовалась. Ей удалось избежать гестапо! Но дни проходили за днями, а к ней никто не наведывался. Сначала она считала, что так и надо, друзья поступают разумно, чтобы не навести на след гестаповских ищеек. Но потом Марину охватило отчаяние: ее просто забыли! Она никому, в сущности, не нужна…

А тут еще и с Восточного фронта приходят вести одна тревожнее другой. Когда же услышала о том, что немцы вышли к Волге, проплакала всю ночь. Страшно даже подумать — фашисты в Сталинграде! Что же будет!.. От Волги и до Урала рукой подать…

Но Сталинград они не взяли.

Наступила осень. Холодная, пасмурная, отрезвляющая. А кто в Европе не знал, что осень и зима — это время русских? Так было при походе Наполеона, так было и в прошлом году, когда буквально под Москвой остановили, а потом опрокинули и погнали вспять полки «непобедимых»… Так, возможно, случится и в нынешнем году.

А если не случится?.. Что тогда?.. Марина не хотела об этом думать, отмахивалась от таких вопросов, но они давили страшной тяжестью.

В прошлую субботу был праздник Октября, круглая дата — четверть века Великой революции. Весь день Марина проторчала в посудомоечной, возле эмалированного корыта с горячей водой, еле успевая справляться с горой грязных тарелок и вилок. В ресторане кутили немцы и местные воротилы. Из зала доносились музыка, пьяные выкрики, женский бесшабашный хохот… А Марина, стиснув зубы, мыла посуду и аккуратно сбрасывала в широкую деревянную кадку остатки пищи, владелец ресторана отправлял эти отходы на свою ферму, где у него откармливалось около сотни свиней.

Лишь поздней ночью она добралась до своей полуподвальной комнаты и, не зажигая света, не раздеваясь, повалилась на кушетку, прижалась, обхватила руками подушку, уткнулась в нее лицом и захлебнулась в рыдании. Не было больше сил терпеть, ждать, надеяться. Силы оставляли ее. Чего ждать? На что надеяться?.. На какое чудо… Она нервно тискала подушку. Хотелось кричать криком, так изболелась душа. Но кто услышит? Кто утешит? Одна, кругом одна. Заброшенная в далекую чужую страну… Сердце ее было сдавлено страхом перед будущей жизнью…

Утром она еще нашла в себе силы подняться, умыться и в расстроенных чувствах, не выспавшись, с красными глазами отправиться на работу.

Три дня ходила сама не своя, словно в угарном тумане Она потускнела и осунулась, словно ей сразу прибавило десяток прожитых лет. По радио по-прежнему передавали комментарии последних известий: