Стоиеновая певичка, или Райский ангел

Если перед выступлением без конца думаешь о чём-то неприятном, это пагубно отражается на голосе. Зная об этом, я всегда стараюсь в антракте дышать глубже, чтобы прогнать дурное настроение. На сей раз, однако, испытанный приём не сработал. А зрители — существа коварные, они мгновенно всё просекают. Чем сильнее я нервничала, тем больше форсировала голос и тем меньше душевных сил оставалось у меня для самих песен и для того, чтобы установить контакт с аудиторией. В результате мне не удавалось вложить живое чувство в исполняемый текст. Пустые слова кружили в воздухе и поднимались к потолку, не достигая зрительного зала.

Кто-то в зале громко зевнул. Положение — хуже некуда. Похоже, меня ждёт полный провал. А если так, то мне не только не видать чаевых — под вопросом окажется моя будущая работа.

И вот…

В какое-то мгновение я почувствовала на себе чей-то пронзительный взгляд и поняла, что в зале находится человек, который мешает мне петь.

Судя по всему, это был он, герой здешней молвы. Я слышала, что этот разменявший девятый десяток и похожий на трухлявое дерево старик ежедневно появляется в зале и, заняв место в последнем ряду, слушает выступления артистов, потягивая сакэ. Его даже считают богом-покровителем этого зала. Жена у него давно умерла, путаться под ногами у сына и невестки ему не хочется, поэтому бесплатное посещение концертов стало для него не просто развлечением, но смыслом жизни, а этот зал сделался родным домом.

У старика было прозвище «Вот именно». Если чьё-то выступление казалось ему скучным, он недвусмысленно выражал исполнителю своё неодобрение.

Стараясь не сдаваться, я изо всех сил напрягала голосовые связки.

О, как холодно здесь,

в северном этом краю…

— Вот именно! — последовала язвительная реплика старика. В зале послышались смешки. Ну всё, я пропала!

Пусть в душе я тебя ненавижу,

но в объятья твои попадая,

пылаю, словно в огне…

— Вот именно!!

Кончилась, кончилась,

кончилась жизнь моя.

Как я была глупа!

О, как я была глупа!

— Вот именно!!

Зрители, хватаясь за животы и корчась от смеха, скандируют вслед за ним: «Вот именно!» Никто не смотрит на сцену, все взгляды устремлены на колоритного старца. От раза к разу его реплика звучит всё более изощрённо.

— Вот и-и-и-именно!! — произносит он с растяжечкой, и я понимаю, что дальнейшее сопротивление бессмысленно — так велика сила его воздействия на аудиторию.

Северный край… Северный край…

Здесь погасло пламя моей любви.

Сейчас, в эту минуту, я впервые с отвращением осознаю, что на теле у меня имеются тысячи, сотни миллионов пор, которые то вдруг открываются, то резко закрываются, выталкивая наружу капельки пота. Никогда ещё моё роскошное, помпезное фурисодэ[12] не казалось мне таким безобразным, как сегодня. Намотанное на талии, под самым оби[13], полотенце насквозь промокло от пота и сделалось тяжёлым, как после многочасовой физической работы.

— На этом… позвольте мне закончить… — произношу я прощальные слова, едва ворочая ватным языком. — Очень приятно… что вы до конца были со мной… Огромное спа…

После этого мне ничего не остаётся, как скрыться за занавесом. Ноги у меня заплетаются, словно я волоку на спине тяжеленный мешок с рисом.

За сценой меня поджидал исполненный сочувствия Кэндзиро. Я сразу же припала к его груди, которая была для меня тем же, что для раненого — носилки в руках спасателей.

— Не стоит принимать такую ерунду близко к сердцу, — сказал он, посмеиваясь. — Долги, несчастная любовь и провал у зрителей — вот три вещи, про которые лучше всего сразу же забыть. Слышишь?

Кэндзиро прижимает меня к груди. Как хорошо, что он здесь, рядом!

— Мне хотелось хотя бы на сцене выглядеть пристойно.

— Дурочка. Что толку сейчас об этом говорить?

— А всё потому, что я врунья. Выдаю себя за певицу, которая выступает по контракту с известной фирмой звукозаписи, а на самом деле у меня даже дебюта как такового не было.

— Ну, это ты хватила. Чтобы считаться настоящей вруньей, надо набрехать с три короба. А где они у тебя, эти три короба?

Вот и опять он пришёл мне на помощь. Именно в такие минуты его нелепые шуточки оказываются как нельзя более кстати. Из-за них на душе сразу становится легче.

— Да и вообще, где ты видела человека, который бы ни разу не соврал? В нашем мире все врут, все без исключения. Потому что никто не живёт, оставаясь честным перед самим собой. Если уж на то пошло, мы с тобой, можно сказать, чисты, как стёклышко.

Взявшись за руки, мы идём по коридору в артистическую.

— А это ещё что такое? — восклицает вдруг Кэндзиро, заметив у меня на выпроставшемся из рукава запястье нацарапанные фломастером названия песен. — Признавайся, может, и гигантские изображения в пустыне Наска — тоже твоих рук дело?

— Что, что? Я не поняла.