Стоик

К несчастью, несмотря на всю его решимость в отношении Эйлин, он так и не смог расстаться с ней. С одной стороны, она ни за что не желала отпускать его. А добавление к его нелегкому сражению за рельсовые дороги в Чикаго еще и битвы за свободу превратило бы его жизнь в каторгу. Более того, глядя на Бернис, он не видел в ней необходимой благосклонности. Она не только заглядывалась на мужчин, что были моложе его, чем он, но вдобавок те имели устоявшиеся социальные преимущества, коим никак не способствовала его биография. Осознав это, он впервые ощутил горький вкус любовного поражения и порой долгими часами сидел в одиночестве в своих комнатах, исполнившись убежденности в том, что он безнадежно проиграл в этой борьбе за увеличение своего состояния и за любовь Бернис.

И вдруг она пришла к нему и самым удивительным и неожиданным образом сдалась на его милость, отчего он снова почувствовал себя молодым, а с этим мгновенно вернулось его прежнее деятельное настроение. Он наконец-то уверовал, что заручился любовью женщины, которая действительно может поддержать его в поисках влияния, славы, репутации.

С другой стороны, какими бы откровенными и прямыми ни были ее объяснения – «я подумала, что я вам теперь, вероятно, очень нужна… Я приняла решение», – все же с ее стороны чувствовалась некая обида на жизнь и общество, которые вынудили ее искать отмщения в той или иной его форме за те жестокости, что, как казалось ей, она претерпела в своей ранней молодости. На самом же деле ее мысль, не понятая Каупервудом потому, что ее неожиданное согласие погрузило его в состояние эйфории, состояла вот в чем: «Ты изгой, и я изгой. Мир изо всех сил старался досадить тебе. В моем случае мир пытался исключить меня из того круга, к которому, как мне кажется, я принадлежу и по своему характеру, и по иным причинам. Ты раздосадован, и я тоже. А потому заключим союз – союз красоты, силы, ума и мужества с обеих сторон, но без какого-либо преобладания одного из нас. Потому что если мы не будем играть по справедливости, то нет ни малейшей надежды, что этот крамольный союз продержится сколь-нибудь долго». Таковы были соображения, двигавшие ею в то время.

И все же как бы тонко Каупервуд ни чувствовал ее силу и хитрость, куда как в меньшей мере он сознавал, какая цепочка умозаключений привела к нему Бернис. К примеру, глядя на нее в тот зимний вечер (такую идеальную и источающую запах цветов, хотя она и пришла к нему с ледяного ветра) он ни за что бы не догадался, что и в интеллектуальном плане она проявила тщание и решительность. Ожидать такого от женщины столь молодой, улыбчивой, веселой и абсолютно обаятельной во всех женских смыслах было просто невозможно. И тем не менее именно такой она и явилась к нему. Она стояла перед ним дерзкая, но в то же время не без скрытой боязни. Увидеть в ней хотя бы малейшие зачатки злого умысла по отношению к нему было невозможно; скорее уж она всем своим видом воплощала любовь, если желание быть с ним и быть частью его на этих условиях до конца его дней можно было назвать любовью. С ним и с его помощью она придет к такой победе, какая только возможна при их чистосердечном и благожелательном сотрудничестве.

И вот в этот первый вечер Каупервуд посмотрел на нее и сказал:

– Но, Беви, мне было бы любопытно узнать, чем вызвано твое такое неожиданное решение. Никак не предполагал, что ты придешь ко мне как раз после того, как я потерпел вторую и очень серьезную неудачу.

Ее спокойные голубые глаза обволокли его, словно теплое пальто или растворяющий эфир.

– Понимаете, я много лет думала и читала о вас. Вот только в прошлое воскресенье в Нью-Йорке я прочла о вас в «Сан» две полных страницы. И благодаря этим страницам я, кажется, поняла вас чуточку лучше.

– Газеты! Правда благодаря газетам?

– И да, и нет. Я не говорю об их критике в ваш адрес, я говорю о тех фактах, – если только они факты, – которые собраны ими воедино. Ведь вы никогда толком не любили свою первую жену, верно?

– Понимаешь, мне казалось, что поначалу я любил ее. Но, конечно же, я был очень молод, когда мы поженились.

– А нынешнюю миссис Каупервуд?

– Ах, Эйлин, да. Было время, я ее очень любил, – признался он. – Она многое сделала для меня когда-то, а я человек благодарный, Беви. К тому же она была очень, очень привлекательна для меня в то время. Но я все еще был молод и не так искушен в умственном плане, как теперь. Но Эйлин ни в чем не виновата. Я совершил ошибку, которая объясняется неопытностью.

– Когда вы так говорите, я чувствую себя лучше, – сказала она. – Вы не так безжалостны, как о вас говорят. И все равно, я намного моложе Эйлин, и я чувствую, что если бы не моя внешность, то мои мысли, вероятно, были бы для вас не слишком важны.

Каупервуд улыбнулся.