Стойкий запах лосьона

— Сопли его утирать не хочу, грязные они, Сажи, потом долго руки отмывать надо.

— Ладно, пусть утирается сам, рукавом своего накрахмаленного халата, — засмеялась она. — А, может, все же сходите к нему. Предъявите стекла и скажите, мол, вернется доктор Каширгова, оформит все официально.

— У меня есть еще один такой клиент — следователь прокуратуры. Как тут быть?

— Точно так же. Суньте ему под нос стекла, а бумажки пообещайте, когда я вернусь. Он что, роет копытом землю от нетерпения?

— Нет, весьма умеренно. Такое впечатление, что хотел бы от меня избавиться.

— Ну и прекрасно.

— Как курсы? Что-нибудь интересное?

— Ничего особенного. Через десять дней, как только приеду, позвоню…

Домой Костюкович пришел в хорошем настроении. Сестра это заметила:

— Что это ты такой, словно под радугой прошел?

— А тебе все надо знать! — ущипнул он ее легонько за щеку.

— Я все-таки Аленушка. А ты — Иванушка-дурачок. Уводи ее от мужа и женись.

— Не лезь не в свои дела.

— Разве я лезла?

— Прости? — он ушел в свою комнату, переоделся в джинсы и улегся на тахту.

Много из того, что казалось ему странным, но не имевшим, как он полагал, умысла, что было разрозненными эпизодами, внешне не связанными между собой (а такого в жизни каждого человека немало), сейчас, после разговора с профессором Сиваком во время просмотра стекол восстановленных некропсий, — сейчас все это, словно намагниченные кубики, начало сцепливаться воедино, обретало логическую последовательность, хотя и возникали вопросы. То, что мать Зимина противилась вскрытию — объяснимо, многие родственники умерших возражают. Но может это с чьей-то подсказки. То, что Зимина написала жалобы главврачу и в прокуратуру, тоже объяснимо: кто-то же виноват в смерти ее сына. Кто? В данном случае, конечно, врач. Но слишком уж «грамотны» эти жалобы. Подо все хорошим фундаментом легла кража из архива Каширговой. Совпадение? Или последовательность действия? Хищение совершено квалифицированно: пропал и весь исходный материал, стекла некропсий, а главное — блоки!..

Было что-то еще, недавно промелькнувшее в его сознании, но не задержавшееся, поскольку показалось случайным, вроде даже нелепым, о чем и думать-то серьезно не следовало… Он встал и вышел на кухню. Сестра молола мясо для котлет. Костюкович подошел сзади, обнял ее за плечи, уткнулся лицом в ее хорошо промытые, еще пахнувшие шампунем волосы.

— Ты чего? — спросила сестра.

— Ничего, — вдруг отстранился он и вспомнил: запах стойкого лосьона! В машине, где сидели Туровский, Алтунин и Гущин. Впервые запах этот он ощутил в тоннеле больницы, когда ночью пошел смотреть свой автомобиль. Ну и что?! Мало ли мужиков, которые любят кропить себя туалетной водой?! Потом Погосов обрызгал похожим лосьоном волосы и одежду Ирины… Лосьон ему кто-то подарил… Погосова вообще можно бы вывести за скобки… Однако… В свете того, что говорил профессор Сивак, по-иному виделся Погосов… В загородном ресторане, куда Погосов пригласил Ирину, были же Гущин, Туровский, Алтунин… Кто еще? Какой-то таможенник… Что тут связывается, как? Чем? Запахом лосьона? Чушь! Связывается ли это вообще?.. Или это мое больное воображение?..

— Ира, у меня к тебе просьба, — все же сказал он.

— Какая, братец? Ты не хочешь котлет? Ты не любишь молотое мясо, ты любишь цельное. Это я знаю: бифштекс из вырезки или хороший кусок свинины. Но в доме нет такого ассортимента.

— Я не о мясе. Ты не могла бы деликатно выяснить, кто подарил Погосову тот лосьон, которым он тебя поливал, и как он называется?

— Зачем тебе это? — удивилась сестра.

— Мне нужно, — упрямо произнес он. — Придет время, объясню.

— Как хочешь, — она пожала плечами. — Название я тебе могу сейчас сказать, запомнила: «Шанель „Эгоист“».

— Симпатично! — засмеялся Костюкович. — Не волнуйся, котлеты я буду есть. А что на гарнир?

— Я сбалансирую: нелюбимые котлеты и твоя любимая жареная картошка…

23

Туровский и Гущин стояли у бровки бассейна, наблюдая, как по дорожке плывет Володя Покатило. Гущин держал в руке секундомер. Лицо у Гущина было мрачное.

— Плохо дело, Олег. Он топчется на месте. Стабильные результаты, но не те, что мне нужны. Старт у него не идет. И, боюсь, он никогда «не поймает» скорость.

— А может, еще наберет?

— Когда? Он как мокрая фанера. Ты его кормишь?

— Еще бы! Но он начал нос воротить. Я говорю ему: «Дурачок, возьмешь Европу, будешь по всему миру ездить, деньжат к тридцати годам накопишь». А он мне отвечает: «Накоплю, на лекарства».

— Не дала ему природа — вот и все! А Зимину дала!

— Ты уже все-таки решил, куда поедем на тренировочные сборы осенью?

— Куда теперь поедешь? Раньше раз-два — и укатили в ГДР. Нет уже ГДР…

За их спинами защелкал гравий и на дорожку, ведущую к бассейну, из-за ровно подстриженных кустов вышел Ягныш.

— Чего он, мудило, в форме ходит, сегодня же выходной день! недовольно произнес Гущин. — В общем, с Володей Покатило повозимся еще месяц. Если он застынет на этих результатах, — пусть едет в Будапешт, сказал Гущин.

— А кого на Европу?