Стойкость

Тем временем всадники рассыпались по полю. И вдруг со стороны яра, словно из-под земли, возникла шеренга врагов. Затрещали выстрелы в тылу. Перед глазами Станислава замелькали лошадиные крупы, а через какое-то мгновение он увидел совсем близко блеск обнаженной сабли: земля, казалось, полнилась изнутри ужасным гу­лом. Всадники, размахивая саблями над головами, мча­лись на него, и нельзя было удержать себя на снегу, хоте­лось бежать, и бежать не назад, а вперед, вперед на всад­ников, на лошадиные морды, в круговерть боя.

— За мной!— в экстазе закричал Станислав, сорвался с места и побежал, размахивая наганом.

На бегу вспомнил, что за поясом — гранаты, выхватил одну, размахнулся, бросил. Бежал, размахивался, бросал гранаты, кричал:

— За мной!

В толчее поймал взглядом голубые нашивки, рванул из-за пояса последнюю гранату, швырнул ее с такой силой, что туловищем подался назад. Вдруг колючая дрожь прон­зила тело, звон заполнил уши, и он упал лицрм в снег. Когда падал, ужаснулся: лес в конце поля затанцевал и стал подниматься кверху, небо шлепнулось прямо в лицо, и даже захотелось это небо оттолкнуть от себя рукой.

Опомнился не скоро.

Первое, что зафиксировало сознание, было: правая ру­ка словно примерзла к чему-то твердому, хочется оторвать ее, пошевелить пальцами, но сделать это невозможно. По­том поднялись веки, и Станислав увидел тонкие лучи багрового солнца, пробившиеся сквозь щели. «Должно быть, солнце заходит»,— почему-то пришло на ум. Стани­слав попытался поднять голову, но в эту самую минуту донесся шорох.

— Товарищ командир, — раздалось вслед за шоро­хом,— так и погибнуть можно...

От произнесенных шепотом слов Станислав встрепе­нулся.

— Молчать! — выкрикнул резко.— Жить, жить надо!

Человек подошел к нему.

— Тебе ничего,— перейдя на «ты», сказал с упреком.— Тебя взяли, и вся недолга. А меня били, пытали, видал? — и он приблизил к нему свое окровавленное лицо.— Рас­стрелять тебя мало.

Сухой, почти металлический взрыв смеха. Станислав хохотал всем телом, хватая себя за грудь, заглушая сме­хом резкую боль в спине.

— И расстреляют, не горюй! — саркастически, сквозь смех, выкрикнул он. — Эх, а спина болит, спина! — утихая, простонал.

— Видел я, прикладом тебя сбили. Потерял сознание.

Потом они долго молчали, задумавшись каждый о своей судьбе, Совсем не страшно, думалось Станиславу, встретить смерть, только холод знобит тело да вот еще солнце — закатное — слишком ярко бьет в глаза.

— Ты разве на моего отряда?

— Из нашего. Не узнал разве, командир? Овсеенко мой фамилия, на мельнице в помощниках был.

— Ты... Овсеенко? Ты из деревни?

— Второй год.

Ночью, когда Овсеенко, закутавшись в шинель, спал, Станислав ходил из угла в угол, отсчитывая шага, при­слушивался к темноте. Тишина окружала от до того плотно, что казалось, ее можно ощупывать руками. И не было в голове никаких мыслей. Произошедшее почему-то не занимало ум. Одна лишь боль в спине, острая, неути­хавшая, не давала покоя.

— Овсеенко! — вслух рассуждал Станислав.— Расстре­лять, говоришь? Меня расстрелять? За что? Разве я что-нибудь плохое сделал?

И не было ответа, и пусто было в голове, и мерял в темноте шаги, вслушиваясь в тишину. Наконец устал. Сел на пол, подвернув под себя ноги. Морил сон. Снилась Станиславу Тася, черные глаза ее, полные ужаса, мельк­нуло лицо Бориса, а он, Станислав, все хохотал во весь рот, сверкая зубами... Бред и сон смешались.

— Вставай! — сапогом в бок, властно и сильно.

Вскочил. Зажмурился: в лицо било пронзительно яр­кое — фонарь. Овсеенко был уже на ногах. Длинные тени от их фигур ползли по стене на потолок.

— Выходи!

Вышли. В небе светили чистые и ясные звезды. И про­тянулось вперед засыпанное снегом поле, голубым, каза­лось, был тот снег. Вдали светилась окнами хата. Из нее доносился шум — музыка, песня, возбужденные голоса.

— Смерть! — пронеслось в голове,— Под гармошку помирать будем,— сказал он Овсеенко. Тот промолчал.

В избе дым стоял коромыслом. И они очутились лицом к лицу с толпой полупьяных. Перекошенные физиономии, танцующие по стенам тени, женский плач, злая перебранка, топот ног... голова шла кругом от этого дикого ералаша...

Глаза никак не могли остановиться на чем-нибудь одном: за столом, уставленном бутылками, увлеченно, с азартом спорили, какая-то пара боролась, то и дело падая на пол, кучка столпилась вокруг женщины — и приглушенная мольба одинокого голоса больно резала слух. С той же назойливостью, как причитание женщины, невпопад втор­галась в этот гомон скрипучая гармошка. Хорош был и сам гармонист — крепкий смазливый парень с простодушием в мутноватых глазах и длинными русыми волосами. Голо­ва его клонилась на гармошку. Волосы закрывали лицо. Гармонист начинал дремать, потом резко вскидывал голо­ву, широко растягивал мехи.

— Сволочи!— таким лирическим приветствием встре­тил их осповатый человек в надвинутой на глаза папахе.— Коммунисты, сукины сыны!— Он хотел было отвесить оп­леуху Станиславу, да покачнулся, потерял равновесие и тяжело грохнулся об пол.