Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Наверно, с мужем Мария Федоровна тоже познакомилась в меблированных комнатах. Он был еще студентом, моложе нее на семь лет. Петр Валентинович Дуплицкий был круглым сиротой и воспитывался в приюте для дворянских детей (на ужин им давали чай с молоком и половину французской булки — по-сиротски, но много). Муж Марии Федоровны стал акцизным чиновником. На фотографиях он и его товарищи по работе сняты в комнатах, похожих на лаборатории, на фоне пробирок и прочей химической посуды, очевидно, они производили анализ спирта или водки. Мария Федоровна же стала учительницей музыки, давала частные уроки, иначе и быть не могло, никаких музыкальных школ, пусть частных, там, где она жила, не было. Они жили сначала в Тамбове, потом в Моршанске, потом снова в Тамбове, и Мария Федоровна никогда не бывала ни в Петербурге, ни у моря, ни за границей, она ездила только к сестрам в Ковно (Каунас) и в Пермь. Муж Марии Федоровны был, видно, смирный, тихий человек, на фотографиях у него, как и у моего дедушки, близорукий, кроткий взгляд из-за стекол очков, и, кажется, Мария Федоровна была довольна своей жизнью, но, может быть, эта жизнь представлялась ей прекрасной, когда она сейчас вспоминала ее. Но куда было этим ее рассказам до рассказов о Костроме и ее дремучих лесах, рассказов, которые забивали то, что говорила мама о своем детстве, казавшемся мне слишком городским, бюргерским. В жизни Марии Федоровны привлекательны были дом в саду, обилие времени, отсутствие напряжения, ожидания чего-то плохого или страшного, что должно случиться. Однообразная, спокойная, сытая и здоровья жизнь… Не только в наше время мне и маме, но и до революции бабушке и дедушке и их предкам была недоступна такая жизнь, скучная, наверно, но без тревоги и страха. Такой жизни я себе не желала, но ей завидовала.

Пока были живы мама, бабушка и сменившая бабушку Мария Федоровна, они в какой-то мере пытались сохранить в доме порядок, для которого нужна уверенность, что покой и достаток будут через неделю, месяц, год, чего не было теперь. Они пытались жить так, как прежде, чтобы не потерять свое достоинство и чтобы я вкусила хоть немного сладости спокойной жизни, о которой, когда она у них была, они не знали, что она спокойная.

Для меня, по рассказам Марии Федоровны, ее жизнь распределялась хронологически не только по городам, где она жила, но и по собакам, которые у нее были: сначала сеттер-лаверак Чайка, умершая от рака, потом фокстерьер Флик, кончивший жизнь тоже как-то трагически. Советскому периоду жизни Марии Федоровны соответствовала дворняжка Крыса.

Елизавета Федоровна говорила, что Мария Федоровна была «первая дама в Мордасове». Елизавета Федоровна была мягче, чем ее родители и сестры, и ее муж говорил ей: «Ты, наверно, «адюльтер»». Я не чувствовала в рассказах Марии Федоровны этой стороны «первой дамы в Мордасове». Как всегда, Мария Федоровна говорила о смешном: о француженке в Моршанске, которая кричала с балкона: «Я не пойду гулять, у меня яичница болит», о грузинском семействе, в котором мать водила сына и дочь (учеников Марии Федоровны, их звали Кот и Кит) по улицам в ошейниках и на поводках, как собак, и т. п. Но и в Тамбове были развлечения: балы, маскарады (на одном из них Мария Федоровна с ее тонкой талией была одета стрекозой), катанье в лодках по реке Цне, любительские спектакли. Мария Федоровна рассказывала про офицеров, присутствие которых украшало провинциальную жизнь, и про какого-то Нила, который бросал песок в стекло ее окна. Позже Елизавета Федоровна говорила: «Я не понимала, что это был за Нил». Потом я прочитала в записной книжке Марии Федоровны, что она подавала в церкви за поминовение души мужа и Нила и отмечала дни их смерти: такого-то числа умер Петр Валентинович, такого-то Нил…

Подруга Марии Федоровны Симонова поступила было в Художественный театр, где ей поручили роль бабы, несущей ведра на коромысле. Станиславский заставил ее выйти на сцену с этими ведрами 48 раз, и Симонова уехала в провинцию. Мария Федоровна говорила, что в ее время актеры и особенно актрисы были презираемы («Вань, смотри, актеры идут». — «Не ругайся, сам хуже будешь»). Когда Симонова бывала в Тамбове, Мария Федоровна принимала ее, когда никого из посторонних не было, и Симонова входила с черного хода. Я не могла не возмущаться строем, при котором это было возможно.