Столешников переулок

У теплохода стояли не простые милиционеры, а омоновцы, рослые, широкоплечие. Длинностволые «калашниковы» в их руках казались игрушечными. Омоновцы были без шинелей, но не мерзли, хотя от реки тянуло холодом и сыростью. Морды красные – хоть прикуривай, на губах – лихие улыбки. Ребята, поддав, находились в той степени отваги, когда запросто, вшестером, захватывают Белый дом. Они насмешливо смотрели на солдат, которые метрах в двухстах впереди прятались за машины и деревья. Один грузовик горел. Невысокое пламя колебалось чуть позади кабины, наверное, на бензобаке. В кино при таком возгорании машины взрываются, а грузовик не собирался, даже создавалось впечатление, что и коптит неохотно, делая кому-то одолжение. На зевак омоновцы не обращали внимания, можно было проходить метров на тридцать вперед, к подземном переходу, дальше которого никто не шел, побаивались удаляться от этого укрытия.

Парапет набережной был холоден и шершав. Казалось, он всасывает тепло из ладони и перекачивает в Белый дом – высокий, ширококрылый, освещенный ярким солнцем и как бы взлетающий в голубое небо, необычайно прозрачное сегодня, – где выплескивается огнем из расположенных в ряд пяти окон. Пламя выбивалось мощными импульсами, словно его подкачивали, как в паяльной лампе. Жирный, черный дым, прижимаясь к стене, поднимался на несколько этажей и как-то сразу рассеивался. Непонятно было, что может так долго и так мощно гореть? Не канцелярский же стол и пара стульев, как в кабинете, где вчера выпивали с Максом и Олегом. Поэтому складывалось впечатление, что это киношники устроили дымовушку, чтоб было что снимать. А звуки пожара изображает стрекот вертолета, военного, пятнистого, который назойливой мухой кружил вокруг Белого дома. В придачу от реки тянуло сыростью и воняло стоячей водой. В общем, картина не страшная и не интересная, скорее знаковая, которую сумеет додумать лишь посвященный.

Инга к числу таковых не относилась, потому что, несмотря на приоткрытый ротик, смотрела на горящие окна с меньшим ужасом, чем на подстреленные «жигули». Слишком величественно было увиденное. Холодная, вознесенная красота с экстравагантным украшением в виде огня и дыма.

Сперва прозвучал один выстрел, вроде бы из малокалиберной винтовки, за ним другой, более громкий. Омоновцы первыми шуганулись в разные стороны, заорав:

– Ложись!

А потом заработали кулаками и прикладами, сбивая с ног стоявших рядом зевак. Особенно досталось девице в белой куртке и юбке, которая упорно не желала пачкать одежду. После удара кулаком в спину она присела и закрыла лицо руками и лишь после пинка литым десантным ботинком растянулась на асфальте. Те, кто стоял подальше от теплохода, ломанулись, спасаясь от омоновцев, в подземный переход.

Там был полумрак. Забежавшие столпились посередине, подальше от обоих входов, семеро подростков и мужчина лет под сорок, но из тех, кто, даже поседев, выглядит мальчишкой, что подчеркивал длинный красно-белый шарф футбольного клуба «Спартак». В стенах перехода было что-то типа ниш полуметровой глубины и примерно на такое же расстояние не доходящих до пола, разделенных перегородками, отчего напоминали боковые купе плацкартного вагона со сложенными нижними полками.

– Давай сядем.

Инга покорно села в нишу, не обратив внимания на толстый слой пыли. Взгляд у нее был странный, будто силилась разглядеть что-то очень удаленное, поэтому не замечала ничего, расположенного близко.

– И не шевелись. По движущимся сперва стреляют, а потом понимают, что наделали. Ты меня слышишь?

– Да, – тихо молвила она.

– Только бы пьяный омоновец не залетел сюда, – сказал мужчина с красно-белым шарфом, садясь рядом. От него самого несло свежим перегаром. Он прикрикнул на подростков: – Эй, пацаны, а ну, сели все!

Ребята беспрекословно выполнили приказ. Все они прижались спинами к стене и видны были только ноги, одетые в джинсы или брюки, а обутые как одна в кроссовки.

Мужчина достал примятую красно-белую пачку «marlboro», вытряхнул сигарету себе, молча предложил соседям. Инга несколько мгновений смотрела на пачку, будто не могла опознать, затем ловко выковырнула сигарету. Прикурив от предложенной зажигалки, разовой, с черным корпусом, Инга затянулась несколько раз неумело, по-детски, как бы понарошку.

Наверху послышались шаги, торопливые, еще не бегут, но уже не идут спокойно. Сосед задержал руку с сигаретой у рта. Губы его напряглись и сбоку стали похожи на два узенькие остроугольные треугольника. А Инга опустила левую руку с сигаретой и прикрыла ее ладонью, как школьница, застуканная училкой. От нее пошел мощный фон страха, от которого подступила к горлу тошнота. Этот фон смешивался с усилившимся запахом ее тела и духов, не тех, какими пользовалась раньше, а пронзительно свежих, будто испаряющихся со льда. Раньше аромат этих духов был почти незаметен, казался прилетавшим откуда-то издалека, словно потерял свою хозяйку и метался в поисках новой. Правая рука Инги, лежавшая на бедре, была сжата в кулак. Пальцы разогнулись неохотно, уступая чужой силе. Ладонь была теплая и влажная.