Столешников переулок

Около станции «Белорусская» по Грузинскому валу стояли в ряд киоски, торгующие сигаретами оптом, от блока до коробки. В очереди около них стояли в основном бабульки. Будут перепродавать в розницу с рук у других станций метро. Дедульки редко этим занимаются, предпочитают собирать и сдавать пустые бутылки, согласно мужскому охотничье-собирательскому инстинкту. От табачных киосков и дальше, почти до поворота дороги, стояли в два ряда, по обе стороны тротуара, сручники-белорусы, торгующие продуктами: маслом, сметаной, творогом, колбасой, мясом. Почти все сручники в мятых спортивных костюмах, бледных, застиранных, сохранившихся с лучших времен, и с помятыми, невыспавшимися лицами. Утром прикатили на поезде, распродадутся и вечером тем же поездом уедут. С характерным белорусским акцентом они расхваливали свой товар, разложенный на пустых коробках из-под сигарет, или доставали его из стоящих у ног больших хозяйственных сумок. Покупали у них хорошо, потому что цены были намного ниже магазинных, а товар свежий, домашнего приготовления. Москвичи неторопливо прохаживались между рядами, пробовали, торговались и всем своим видом показывали, какое большое делают одолжение, покупая что-либо.

– Покупцы и продаватели.

Инга, которая до этого молчала и шла чуть впереди, а в вагоне стояла так, чтобы с ней нельзя было заговорить, даже заглянуть в глаза, вдруг взорвалась:

– Рядом людей убивают, а эти!..

Она так зыркнула на ближнюю торговку, молодую женщину в бледно-розовом спортивном костюме, что та отпрянула, будто получила пощечину.

– А она думает: «У меня дети с голоду помирают, а эти здесь с жиру бесятся».

Инга остановилась, посмотрела прямо в глаза. Ее были темные, зрачки сливались с радужной оболочкой, а на белки как бы падали голубые тени от синих полукружий ниже глаз.

– Как это дети с голоду умирают, если она колбасой торгует?! – возмутилась Инга.

– Берет на реализацию. Если бы сама делала, не ездила бы сюда, некогда было.

– Неужели там так плохо?! – не поверила Инга, но на сручников посмотрела виновато.

– В Москве живут в несколько раз лучше, чем в провинции, а позавчера утром убираю двор, смотрю, дедок – чистенький такой, не бомж – подходит к мусорному контейнеру. Я думал, бутылки собирает, хотел сказать, что пьянчужка из этого дома уже проверила контейнер. А он сухарь нашел, прячет в сумку и головой вертит, стыдясь: не видит ли кто?

Инга понурила голову, будто ее саму застукали роющейся в мусорнике. Сделав несколько шагов, она произнесла низким голосом:

– Пойдем дворами.

– Заблудимся.

– Я здесь жила раньше. В коммуналке по ту сторону от Тишинского рынка. Потом получили отдельную квартиру, – сказала она и спросила, не поднимая головы: – Ты, правда, был вчера там?

– Мы с Женей отнесли им еду и водку.

– И там не было… ничего? – задала она вопрос и посмотрела искоса, как делают дети, проверяя, простили ли их.

– Тишь, гладь да благодать.

– Но ведь передавали, что по всему городу стреляли, много убитых, – сказала она.

– По всему городу не знаю, но в Останкино стреляли. Убитых я не видел. Правда, когда приехали бронетранспортеры, я убежал.

– Струсил? – с издевкой спросила Инга.

– Да.

Она подняла голову, посмотрела прямо в глаза, улыбнулась:

– Ты так легко признаешься в недостатках, что даже неинтересно!

– В что в этом может быть интересного?

– Ну, не знаю, – смутилась она. – Мужчины любят прихвастнуть. Веришь ему, веришь, а потом вдруг…

– Моральный мазохизм?

– Нет, другое. Это как лотерея: повезло-не повезло, – ответила она и улыбнулась какому-то своему воспоминанию.

– Женщины тоже любят прихвастнуть, только своей внешностью. Каждая считает себя самой красивой.

Инга напряглась, словно услышала, что она некрасивая, и произнесла:

– Для кого-нибудь она действительно самая-самая…

– Для собственных родителей или детей и то не всегда. Но ты и впрямь самая красивая.

– Опять неинтересно! – весело произнесла она, открыв в улыбке ровненькие белые зубки. У уголков ее глаз появились еле заметные морщинки, а синие полукружья посветлели, стали почти незаметны, и радужные оболочки приобрели сочный цвет молодых листьев. Насладившись магическим действием своих глаз, Инга произнесла низким голосом: – Пойдем быстрее.

Дальше шли молча. Она чуть впереди, широким шагом, казалось бы, мужским, но что-то неуловимое – покачивание ли бедер, или ягодицы, обтянутые джинсами со швами как бы в белой штриховке, или что-то другое – делали ее походку не просто женственной, а избыточно сексуальной. Может быть, мысли наблюдателя?!

Не останавливаясь и не поворачивая головы, Инга приказала:

– Не отставай, иди рядом.

А ведь ей понравилось. Поэтому и прекратила.

В подворотне, выходящей на улицу Красная Пресня, переминались с ноги на ногу два милиционера в черных бронежилетах, надетых поверх серых шинелей, и с автоматами на плече. Они курили и тихо переговаривались. Неподалеку от них пятеро мальчишек поджидали возможности проскользнуть на улицу. Милиционеры делали вид, что не замечают их маневры. Один из легавых шагнул навстречу Инге, загородив дорогу:

– Туда нельзя, стреляют.