Столешников переулок

– Бронетранспортеры. Целая колонна, – пронеслось по толпе ни тревожно, ни радостно, а скорее вопросительно.

Со всех сторон послышались выкрики:

– Наши!.. Помощь пришла!.. На штурм!..

Толпа заколыхалась резче и малость подалась вперед, но не в атаку, а любопытствуя. И замерла, прислушиваясь к притихшему гудению двигателей бронетранспортеров.

Наверное, пули летели со свистом, а может, показалось, потому что в кино они обязательно свистят, пролетая над головой героев.

– Ложись! – пронеслось по толпе, которая, не послушав саму себя, развернулась и побежала.

Впереди оказались деревья, которые расчленили толпу на группы, потом на группки, потом на отдельных людей. Деревья рывками смещались влево-вправо. Левая нога зацепилась за что-то – и инстинктивно выброшенные вперед руки ударились о землю, поросшую высокой жесткой травой. Среди темной, зеленой травы выделялось пятно светлой, пожелтевшей. Стук крови в голове заглушал все остальные звуки, не поймешь, стреляют ли, гонятся ли.

...

Esc [9]

Не было опережающего аромата духов, а вдруг зашла Инга, одетая в короткую серую курточку поверх белого с синим узором свитера и джинсы без прорех на коленях.

– Боялась, что ты на занятиях! – произнесла она высоким голосом, позабыв поздороваться, и посмотрела так, будто требовала извинений за непростительный поступок.

– Отменили занятия. Ректор – отъявленный коммуняка – решил, что студенты от радости побегут помогать белодомовцам.

– В Белом доме не коммунисты, а те, кто против бардака в стране, – возразила Инга.

– Это естественное состояние России.

– Значит, ты не пойдешь со мной туда?! – обиженно произнесла Инга.

– Пойду.

– Но ты ведь против коммунистов! – обрадовавшись, но ломаясь по-женски, сказала она.

– Но не против тебя.

Она сразу подувяла.

– Там Макс. Он звонил мне после боя, – сообщила она низким, печальным голосом.

– Я был у него. В промежутках между жесточайшими боями мы пили водку. и он обзванивал своих многочисленных подружек.

– Ты был раньше. Он мне звонил поздно ночью, – возразила Инга, не желая расставаться с героическим образом любимого, и, не в силах справиться с доводами рассудка, выпалила звонко: – Ты просто завидуешь ему!

Сейчас она была необычайно красива и словно бы подсвечена изнутри. Смотреть на нее так же притягательно и больно, как на солнце.

– Да, завидую.

Инга поникла и резко отвернулась, будто вдруг подурнела и испугалась, что увидят ее такой и разочаруются.

– Мы все равно пойдем туда, – произнесла она, начав высоким голосом, а закончив низким – как бы сбросив в «воздушную яму».

Теперь, когда враг был обложен в Белом доме, защитников мэрии стало в несколько раз больше. Костров не жгли, наверное, чтобы не было совсем похоже на пикник. Единственным отличием от обычных дней было полное отсутствие иномарок у мэрии. Чиновники хорошо усвоили, что русский человек рад любому поводу разгромить чужое. Обычно машины здесь в несколько рядов стоят, одна лучше другой, демонстрируя, что дает в этой стране любая, пусть даже маленькая власть.

– По радио передали, что все станции метро вокруг Белого дома закрыты, – сказала Инга. – Поедем до «Белорусской».

Если на поверхности еще появлялось впечатление, что в городе что-то не так (может быть, из-за толпы у мэрии), то в метро люди вели себя как в обычный рабочий день. А ведь Руцкой не заварил бы эту кашу, если бы не был уверен, что народ поддержит его. Убедили его те, кто собирался потом скинуть и самого вновьиспеченного генерала, ведь справиться с ним легче, чем с матерым аппаратчиком Ельциным.

В переходе лежала на спине и с подогнутыми лапками маленькая дворняжка, палевая с белым животом. На шее повязан большой красный бант, к телу прислонена картонка с надписью «Подайте на пропитание», а рядом стояла коробка с разноцветным ворохом мелких купюр. Хозяйка – опрятная женщина, но с удивительно пропитым, карикатурным лицом, – тихо стояла у стены метрах в трех от собаки и грозила ей пальцем, чтобы не вздумала покинуть рабочее место. Дворняжка косила на нее верхним глазом и робко дергала хвостом в ответ на угрозы, давая понять, что так и быть, потерпит еще.

– Бедненькая! – умиленно посочувствовала собаке Инга и засунула руку в карман джинсов, видимо, за деньгами. Сумочки она редко носила.

– На.

– Нет, я сама дам, – отказалась она от денег, но никак не могла просунуть руку в карман плотно обтягивающих джинсов.

– За обоих и дашь. Я ведь никогда не подаю.

– Почему? – спросила Инга, остановившись около собаки.

– Не умею завидовать, поэтому не умею унижать милостыней.

– А какая связь между завистью и милостыней? – удивилась Инга.

– Две стороны одной медали.

– Нет! – отрезала она, взяла деньги, аккуратно положила в коробку и легонько, кончиками пальцев погладила белое брюшко собаки.

Дворняжка радостно дернулась и подняла голову, чтобы посмотреть на девушку двумя глазами, черными и влажно-блестящими, будто слезящимися. Посмотрела, потом заметила грозящий палец хозяйки и опять легла.