Столешников переулок

В овальной прихожей, в которой, из-за ее формы, чувствуешь себя как на вокзале, под висевшим на стене древним, наверное, дореволюционным телефонным аппаратом, спиной к нему и прижав трубку головой к плечу, сидела на стуле, принесенном из своей комнаты, Антонина Михайловна – бодрая пенсионерка лет шестидесяти. Жизнь в коммуналке отшлифовала ее, научила не видеть недостатки соседей, не иметь недостатков самой, казаться незаметной, вовремя исчезать в свою комнату и без нужды оттуда не появляться. Такой же отшлифованной была и ее внешность: типичная худая старуха без цвета, без вкуса, без запаха. Разве что хромота на левую ногу – бог ведьму метит – отличала ее от других божьих одуванчиков. Почти все время Антонина Михайловна беззвучно сидела в своей комнате. Ни телевизора, ни радио у нее не было. Непонятно и чем питается. Никто из соседей не видел, чтобы она ходила в магазин. Так же ни разу не была замечена в туалете и ванной. Изредка старуху видели на кухне, когда забирала закипевший чайник, алюминиевый, высокий и узкий, на самых кончиках решетки конфорочной держался, или белую кастрюльку с черными пятнами у днища, где отбилась эмаль, и пробкой, продетой в ушко крышки, чтобы не обжечь пальцы. Заходишь на кухню, а на конфорке пускает струю пара ее чайник, непонятно как появившийся здесь. Через несколько минут пришкандыбывает хозяйка и, тихо бормоча что-то под нос, унесет его в комнату. Зато каждый вечер часик-другой Антонина Михайловна болтала по телефону, пугливо посматривая на проходивших мимо соседей. Трепалась с подружками, которых никто никогда не видел. Складывалось впечатление, что этих подруг и нет вовсе, давно перемёрли. Просто Антонина Михайловна поднимает трубку, каким-то образом отключает гудки и говорит никому в никуда или прямо на тот свет. Жаловалась всегда на одно и то же: дом под снос, всего одна квартира заселена, скоро отключат газ, свет и воду, бомжи шляются, вот-вот подожгут, а другое жилье не дают, предлагают отдельную квартиру на окраине, пусть сами там живут, она всю жизнь (не считая детства и юности на окраине глухой деревни) прожила в центре Москвы и никуда отсюда не уедет. Соседи выучили ее жалобы наизусть, привыкли не слышать их, а при необходимости могли бы произнести в трубку вместо Антонины Михайловны.

– Добрый вечер!

– Здравствуй! – поздоровалась Антонина Михайловна, кивнув головой, для чего придержала трубку рукой. Во взгляде появилось опасение, что сейчас ее отгонят от телефона. Увидев, что проходят мимо, сообщила в трубку: – Сосед пришел. Студент, из крайней комнаты. Самый спокойный из них. Я тебе рассказывала… Ну, вот, дождалась я очереди, кладу перед ним бумаги…

Справа от входной двери овальная прихожая сужалась вдвое и переходила в обычный жилой коридор, который делил квартиру на две части. Слева была кухня с дверью на черный ход, закрытой на засов и крючок, двумя белыми четырехконфорочными газовыми плитками с въевшимися намертво бурыми подтеками и двумя столами, над которыми к стене был прибит фанерный бледно-голубой ящик с полочками для посуды, где стояли глубокая тарелка и три мелкие, пять граненых стаканов и несколько разнокалиберных фужеров, стопок, рюмок, одолженных в самых неожиданных местах. Еще был умывальник с двумя железными кранами, когда-то покрашенными в красный – горячая вода – и синий – холодная, но теперь от краски осталось по паре воспоминаний в тех местах, куда редко добиралась человеческая рука. Из обоих кранов капала вода, причем холодный сачковал через три на четвертую. Стулья отсутствовали, каждый приносил свои и после трапезы уносил, потому что эти предметы мебели имели привычку бесследно исчезать. Так как доступа не было только в комнату Антонины Михайловны, остальные жильцы грешили на старуху, но непонятно было, как в ее комнатушке поместились те девять стульев, которые исчезли за последний год. Антонина Михайловна обитала рядом с кухней. Ее комната была единственная жилая по левой стороне коридора. Даже заглянуть туда, не то что зайти, никому из соседей до сих пор не удавалось.