Столетний старец, или Два Беренгельда

Она сжала его в объятиях, но Туллиус продолжал ходить так, словно никто даже не коснулся его. Слезы девушки капали ему прямо на лицо, но он продолжал ходить, не замечая их!.. О, сколь велики были терзания Марианины!

В эту минуту вошел Смельчак и сказал:

— Генерал, пора ехать, враг наступает!

Тут невидимая лампа, освещавшая это фантасмагорическое зрелище, погасла, и Марианина, погрузившись в кромешную тьму, больше ничего не видела. Она вернулась в то непонятное состояние, которое ей довелось испытать перед тем, как увидеть Беренгельда. Она вновь была бесчувственна, словно игрушка в руках неведомого ребенка.

Странное состояние ее продолжалось еще долго, и за это время произошли вещи удивительные и необычные, выходящие за рамки возможного, но воспоминания о них изгладились из ее памяти. Она помнила только о том, как выглядел в ее видении Беренгельд, и о данном ей старцу обещании явиться через четыре дня в одиннадцать часов вечера ко входу в дом, что стоит среди развалин в обширном саду неподалеку от Обсерватории. Она запомнила дорогу в этот дом и вход в него, ибо непременно пообещала туда прийти.

Она смутно припоминала, что, кажется, сильно и долго сопротивлялась, прежде чем дать такое обещание, но в конце концов гигантский старец окутал ее густыми удушливыми испарениями и восторжествовал…

Вчера в десять часов вечера Марианина пришла на обещанное свидание, в одиннадцать последовала за старцем, а в половине двенадцатого уже перенеслась к своему дорогому Беренгельду!.. И вот теперь Марианина просыпается: чувства, обуревающие ее, не поддаются определению. Ей кажется, что сейчас половина одиннадцатого вечера и она все еще находится на Западной улице, неподалеку от Люксембургского сада. А на самом деле уже десять часов утра!.. И она лежит в своей постели, у себя в спальне, в доме своего отца…

Она с трудом открывает глаза и видит у своего изголовья Жюли и Верино. Время, прошедшее с половины одиннадцатого вчерашнего вечера до десяти часов сегодняшнего утра для нее как бы не существовало, от него у нее осталось только два воспоминания.

Она видела Беренгельда и обещала старцу через четыре дня прийти к нему во дворец. Также она понимает, что добровольно поклялась никому не рассказывать о том, что случилось с ней этой ночью. Однако весь день она с трудом удерживалась от того, чтобы не посвятить отца в события, произошедшие с ней минувшей ночью, но невидимая сила удерживала слова, готовые сорваться у нее с уст.

— Ты очень страдала, дочь моя? — были первые слова, обращенные к ней ее отцом.

— Как вы себя сейчас чувствуете, мадемуазель? — подхватила Жюли.

— Что вы хотите этим сказать? — отвечала им удивленная Марианина.

— Врач думал, что ты больше никогда не очнешься, — ответил старик отец. — Вот, смотри, Марианина…

До крайности удивленная, молодая женщина вгляделась в лицо отца и увидела, что глаза его красны и опухли от пролитых слез. Она рассмеялась; ее звонкий смех, свидетельствующий о бодрости духа и здоровье, отнюдь не ободрил старика, а, напротив, ужаснул его. Взглянув на Жюли, Верино заметил, что и на нее этот смех подействовал точно так: они оба решили, что Марианина сошла с ума.

Наконец девушке рассказали, что, когда вчера после полуночи она вернулась домой, глаза ее недвижно смотрели в одну точку, а язык совершенно одеревенел и она не могла вымолвить ни слова. Не отвечая ни на один заданный ей вопрос, она, словно заведенный механизм, разделась и легла в постель: при этом она вела себя так, словно рядом с ней никого не было. Она не заметила даже отца: похоже было, что она просто не видит его. Обеспокоенные ее поведением, Верино и Жюли послали за врачом, тем самым, который только что ушел, заявив, что им следует уповать лишь на чудо, ибо никто не сможет помочь ей справиться с ее болезненным состоянием, доселе не имеющим описания в анналах медицинской науки. Каждый раз, когда врач, Жюли или отец касались Марианины, она издавала тихий жалобный вскрик…

Марианина ничего не поняла из их рассказа, но, к великому удивлению отца и Жюли, встала: она была совершенно здорова.

В это время Беренгельд и Смельчак действительно находились в небольшом городке неподалеку от Парижа. Узнав о событиях в Фонтенбло и об отречении Бонапарта, генерал сел в карету и отправился в Париж.

Беренгельд был в отчаянии: все усилия его по розыскам Марианины и ее отца окончились неудачей; только что он отправил запрос в Швейцарию, дабы узнать, по какой дороге изгнанники возвратились во Францию… и т. п. Но пока мы оставим генерала Беренгельда у него в особняке. Мы также покинем и нежную Марианину, днем и ночью грезящую о своем возлюбленном. Из газет она узнала о прибытии Беренгельда в Париж; однако она поклялась не делать ни единого шага, чтобы встретиться с ним. За время пережитых ею несчастий гордость Марианины болезненно обострилась; но стоит только ей вспомнить о том радостном и счастливом дне, когда Беренгельд вернулся из Испании, как слезы сами струятся по ее щекам.