Столичная штучка

Говорил Юрий Макарович немного, все больше смотрел и слушал, скребя собеседников острыми камушками зрачков, но уж если он принимал решение, оно было окончательным и бесповоротным, и горе тому, кто не понимал это с первого раза.

Его тонкие, как у музыканта, пальцы служили своеобразным барометром, по которому окружавшие могли безошибочно определить настроение своего хозяина. Находясь в постоянной подвижности, они слегка подрагивали, обычно выбивая на крышке стола или на ручках кресла какой-то ритм, и чем больше сердился их обладатель, тем звук выбиваемой мелодии становился тише. Если пальцы рук Юрия Макаровича замирали, а не дай Бог, сжимались в кулаки, каждому из подчиненных было ясно: самый лучший для него вариант — исчезнуть с глаз долой, пока злость хозяина не приобрела реальное выражение и, материализовавшись, не стала необратимой.

Понятия «близкий человек» для Козлова не существовало: у него не было ни родных, ни друзей — все, кто его окружали, были дальними и чужими, а значит, потенциальными предателями и врагами. Отношения, построенные на подчинении и страхе, Козлова устраивали вполне: они не обязывали быть внимательным и заботливым, предполагая лишь оплату, эквивалентную результатам труда, затраченного для его пользы.

Рассказывая Бубновой об отношениях со своим лысеньким лопоухим пескоструйчиком, Римма не столько стремилась ввести в заблуждение подругу, сколько лукавила, обманывая себя, выдавая желаемое за действительное и приписывая своим неотразимым чарам власть над пожилым мужем, которую не имела. Поставив ни к чему не обязывающий штамп в паспорте и купив молодой эффектной жене пару дорогих безделиц, Юрий Макарович отнюдь не отдал свою независимость в руки глупой малолетней вертушки.

Закрывая глаза на ее амурные похождения и потакая ее капризам и причудам, он дал ей твердо понять, что хозяин в доме он и что при малейшем поползновении с ее стороны изменить хотя бы на йоту этот незыблемый, принятый раз и навсегда порядок вещей она буквально за считанные минуты потеряет все: прописку, деньги и столь желанный штамп в паспорте. Не желая приближать последний день Помпеи и расставаться с благами цивилизации, добытыми такими непосильными трудами, Римма благоразумно прикусила язычок и натянула на лицо выражение постоянной готовности исполнить любое желание своего хозяина и господина.

— Римма, где мой кофе? — скинув ноги с дивана, Юрий Макарович неторопливо нащупал на паласе мягкие стельки тапочек.

— Доброе утро, милый! — с дымящейся чашкой кофе на подносе в дверях нарисовалась Римма. Несмотря на утренний час, она была готова к встрече с мужем по полной программе: одетая в новую стрейчевую майку, накрашенная и надушенная, она предстала перед хозяином в том виде, в котором ему было угодно ее лицезреть.

— Риммуля! — хрустнув суставами, Козлов сладко потянулся, старательно вытягивая руки и слегка кривя рот на сторону. Подобная гримаса должна была вызвать в Римме немедленную бурю восторга, потому что обозначала улыбку и была верным признаком хорошего настроения мужа.

— Юрашек! — Римма улыбнулась, внутренне хихикнув и представив, как бы отреагировал ее благоверный, услышь он хоть единожды вместо привычного обращения неуважительное «пескоструйчик». Удавить бы ее он, конечно, не удавил, но на тапки порвал бы непременно, это к гадалке не ходи. Переборов желание рассмеяться старику в лицо, Римма, изобразив елейную улыбку, сладенько промурлыкала: — Котик, я сегодня хотела пробежаться по магазинчикам, ты не против, если я возьму немного денежек?

— Немного это сколько? — улыбка на лице Козлова поблекла, и пальцы рук, державшие край одеяла, задвигались чуть медленнее. Денег на мелкие женские глупости он не жалел, но всегда считал их, зная, на что и сколько он их потратил.

— Милый, это не существенно, — улыбка Риммы стала еще обворожительнее, и огромные навыкате глаза покрылись тонкой масляной пленочкой. — Зачем я буду такому важному человеку, как ты, замусоривать мозги всякими пустяками? Не бери в голову, — она беззаботно махнула рукой, и этот жест, обозначавший, что малозначительная тема будущих трат исчерпана, насторожил Юрия Макаровича больше, чем предыдущие слова.

— Дорогая, — губы его слегка дернулись, но холодные зрачки глаз остались неподвижны, — что является значительным, а что — нет, буду решать я, и тебе придется смириться с этим. Или ты будешь отчитываться мне о стоимости каждой вещи, купленной без меня, или этих вещей у тебя не будет совсем. Меня мало волнует, купишь ты себе золотую побрякушку или пластмассовую шпильку для волос, но чек от покупки должен быть у меня не позднее вечера того же дня.