Столкновение

Л. А.Валентин Распутин назвал этот роман агитационным. Тебе не кажется, что это определение перекликается с определением «политический роман»?

Ю. С.Не кажется. Мне не надо, чтобы меня «агитировали» за готовые истины, мне надо, чтобы вместе со мной автор искал истину, исследовал современность, откликался на вопросы, еще не имеющие решения. Здесь-то и лежит главный внутренний признак политического романа, а не в том, что «речь идет о политике». «Хождение по мукам», «Эмигранты» Алексея Толстого — замечательные образцы политического романа, а «Поджигатели» Н. Шпанова — образец отрицательный, потому что автору заранее известны ответы на те вопросы, которые он пытается ставить…

Прервем диалог Аннинского и Семенова, уточним — в свете дня нынешнего: так, может быть, все дело в качественном уровне письма? Может быть, всякая отлично написанная вещь с неизбежностью окажется сегодня художественным исследованием политического сознания?

Ю. С.Вовсе нет. Если исключить недавно опубликованную вещь Василия Белова «Все впереди» — это истинная политическая проза, так сказать платформа, — то написанное им ранее заслуженно широко читается, однако я не считаю его художественный мир причастным к жизни политизированного человека. Этот мир слишком замкнут в местном своеобразии, причем он сознательно ориентирован на такое замыкание, хотя ситуация в российском Нечерноземье, проблема современной российской деревни есть серьезнейшая политическая проблема. Милый человек Иван Африканыч, едет себе и идет, а дальше что? Читателю куда за ним ехать? К лучине? К крестьянской избе начала века, которая тем не менее мнится автору готовой «к автономному плаванию», будто подлодка? (не мое сравнение, а Белова). Мне видится в этом страх перед тем новым и объективным, что несет в себе XX век. Не бояться неведомого будущего, не паниковать, но анализировать, думать, искать. Впереди, между прочим, век XXI, а вовсе не XIX!

Л. А.Считаешь ли ты актуальным для современного политического романа опыт Ильи Эренбурга?

Ю. С.Чрезвычайно актуальным. Мне вспоминается один давний разговор с К. Симоновым на эту тему. Я спросил: «Почему, Константин Михайлович, Илья Эренбург в своих воспоминаниях так подробно описывает ваше времяпрепровождение в Голливуде?» Вопрос был не лишен игры, и Симонов ответил в соответствующем стиле: «Потому что мне в ту пору было тридцать два года, а Илье Григорьевичу за пятьдесят». Но вдруг Симонов договорил уже без тени игры: «А кроме того, беспартийный писатель Эренбург показал мне пример настоящей партийной страстности в политике». Ответ в самую точку. Страстность Эренбурга-писателя делает и романы его, и публицистику вехой в становлении современного политического романа.

Л. А.Но как связать это утверждение с тем, что ты только что говорил о «заранее известных» ответах на вопросы? Эренбург отлично знал ответы на вопросы, которые ставил, он знал, на чьей он стороне, он был как бы пристрастен в политической борьбе.

Ю. С.А Рид — нет?! А Кольцов?! Хемингуэй?! Их ангажированность, как и Эренбурга, была для них делом жизни, была их страстью, их судьбой. Творчество Эренбурга — замечательный пример политической страсти, дающей художественный результат.

Л. А.А если взять западную литературу? Тут какие ориентиры?

Ю. С.Дюма-отец. «Три мушкетера» — блистательный политический роман своего времени.

Л. А.Нет, поближе.

Ю. С.Габриэль Гарсиа Маркес — «Сто лет одиночества», Хемингуэй — «Пятая колонна», Трумен Капоте, Жиль Перро — «Красный оркестр», Омар Кабесас, автор великолепного, ставшего бестселлером, романа «Становление бойца-сандиниста. (Гора — это гораздо больше, чем бескрайняя зеленая степь.)»

Л. А.Жорж Сименон?

Ю. С.У Сименона есть прекрасный политический роман «Президент».

Л. А.А цикл о Мегрэ?

Ю. С.Опять ищешь жанровые параллели?.. Да, серия романов о комиссаре Мегрэ — пример художественного постижения сегодняшней насквозь политизированной реальности. Но для этого постижения вовсе не обязательно иметь в основе сюжета криминальную интригу. Хотя я предпочитаю ее иметь.

…Прокомментируем последовавшее за этим замечание Льва Аннинского, высказавшегося в том смысле, что пристрастие Юлиана Семенова к криминальной интриге объясняется наличием какой-то особой, подспудной, дополнительной реальности, которая, дескать, для Ю. Семенова важнее, нежели реальность явная.