Столкновение

Отдельный учебный корпус, отдельные кампусы, свой, ограниченно изолированный мирок… Этот мирок-кокон ненадолго открывался внешнему пространству на редких, совместных с илантскими студентами лекциях и практикумах. Именно тогда Вадим чувствовал себя очень странно. Малый объем и поверхностность преподавания земным студентам дисциплин магии жизни и колдомедицины не позволяли толком разобраться в своих ощущениях, не позволяли влиять на состояние своего организма. Бурлящие гормоны, с неумолимостью лавового потока, напирали на психику, вызывая приступы раздражительности, резкие перепады настроения и малообоснованные, неосознанные, а потому с большим трудом сдерживаемые припадки гнева и тупой ярости. Всю неприглядность состояния окутывал липкий, навязчивый туман сексуальной неудовлетворенности. Непонимание причин всего этого страшно угнетало. Пытаясь как-то сосредоточиться, собраться, Вадим костерил себя последними словами, совестил за мнимое слабоволие. Та же совесть, что родня медведю — либо спит, либо грызет, не позволяла ему просто так, ради физиологической потребности, переспать с какой-нибудь понравившейся смазливой девчонкой. Были и томные взгляды, и недвусмысленные намеки. Не столько любовь, сколько верность Ирине останавливала его…

Теперь все выглядит логично и объяснимо. Это снисходительно-покровительственное — вроде как к детям малым, как к недоумкам каким, — отношение большинства преподавателей. Вежливо-холодное общение со студентами, особенно дворянского рода. В открытую никто не унижает и не провоцирует, явного высокомерия и пренебрежения тоже нет.

Улыбаются, лестно отзываясь о способностях и силе землян. Скалят зубки, сушат десны в притворных улыбках. Прямо-таки филиал японского дипкорпуса — тридцать три улыбки на все случаи жизни и виды переговоров. А что же схоронилось в сознании, наглухо закрытом ментальными щитами? Там, скорее всего, осознанная уверенность, что до настоящей магической мощи землянам ой как далеко. Это как выставить на поединок груду накачанных мышц неандертальца, вооруженного узловатой дубиной, против реакции и практики гибкого и подвижного испанского фехтовальщика. Мощь и всесокрушающая, неподъемная для обычного человека дубина — страшное оружие в свалке группового боя. Махнул направо — улица, налево — переулочек. В единоборстве выступают иные критерии — скорость, маневр, обман, расчет. Инертная дубина и реактивная шпага — результат схватки предсказуем.

Нет, уверенность в превосходстве — не главное; основное, тщательно скрываемое — это банальнейший страх, завуалированный в скрытом сознании брезгливостью, неприятием и презрением. Неофициальная молва, заговорщически передававшаяся шепотком из уст в уста, относила землян к дикарям, варварам. Необузданных, неуправляемых варваров боялись и потому ненавидели везде и всегда, тихо и скрытно, но от этого было еще более мерзко, противно и обидно.

Чем бы ни руководствовались спецслужбы обеих заключивших сделку сторон, используя соотечественников в какой-то своей, большой и непонятной игре, практически вслепую, но результата они добились. Это же бомба замедленного действия! Конкретики нет, отношения — сплошная иллюзия. Черт их разберет совсем… Тут еще миуры эти, собак бешеных им на хвосты, достали своим ненавязчивым, до неимоверности раздражающим, вниманием. Что ни говори, как себя ни успокаивай, а человеком второго сорта ощущать себя хреново. Злость берет, и руки чешутся прибить кого-нибудь из снобов местного пошиба…

— Ой!

Внимание мгновенно переключилось на летящий через его ноги «снаряд». Еще мгновение — и сильные руки Вадима подхватили падающее тельце у самой земли. Белов не ожидал от себя такой молниеносной реакции, спасшей ребенка от неминуемой встречи с шершавой брусчаткой.

— Ой! — Без тени страха, скорее с удивлением, на Белова смотрели огромные синие глаза.

Это была маленькая, лет четырех, девчушка с белокурыми волосами. Придав девочке вертикальное положение и отряхивая мантию, Вадим иронично заметил:

— Замечательный стиль ныряния «рыбкой», вот только для мостовой совсем не годится!

— А ты кто?! — Девчушка запрокинула свою белокурую с серебристо-снежным отливом головку, глядя снизу вверх на немаленького собеседника своими синими глазищами.

— А ты — кто? — в тон любопытной пигалице, присаживаясь на скамейку, поддержал разговор Белов.

Синие глазки девочки мигом уставились на ее лакированные симпатичные босоножки, украшенные серебряными застежечками.

— Кто же ты, милое дитя? — улыбаясь, весело спросил Белов, машинально проговаривая слово «дитя» на русском.

— Вовсе я не милое дитя! — возмутилась девчушка, без запинки выпалив незнакомое слово. — Я девочка, Тсуи!