Столп. Артамон Матвеев

Следующий был мужик. Снял валенки, подошёл к Никону босой, завернул тряпку. Вонь гниющей плоти ударила в носы. Никон даже не поморщился. Глянул на келейников. Тотчас появился таз, тёплая вода, болящему дали скамеечку. Никон сам омыл рану, наложил снадобье. Один келейник принялся обёртывать холстиной больную ногу, другой принёс кадило и окурил палату.

Перед Саввой шла молодая баба. У неё развилась грудница, но святейший не смутился. Осмотрел грудь. Сам сделал медовую лепёшку с травами, наложил на воспалённое место.

Глянул и на болящих:

   — Плоть наша Богом создана. Не стыдитесь самих себя, держите срамное в чистоте.

Потом рассказал бабе, что ей нужно делать, и напутствовал:

   — Не студись! Твоя грудь — жизнь твоих детей... Покуда болеешь, молоко у других баб бери.

Савва, представ перед Никоном, вдруг вспотел, рассказывать начал скороговоркой, глотая слова.

   — Ты сам-то кто, откуда? — спросил Никон ласково.

Савва рассказал о своих бедах, о Пустозерске, о поездке с Енафой к боярыне Морозовой. Никон ни разу не перебил, слушал, вздыхая. Наконец Савва и о Егоре попросил.

   — А что же, храм так и стоит не расписанный? — спросил святейший.

   — Брат Егора — чеканщик. Он маленько подмазал апостолов. Кому одежды, кому лик. На большее не решился. Купол-то — сияние! Хоть при солнце, хоть в ненастье...

   — В Воскресенский собор твоего бы Егора, — сказал Никон. — Помолюсь. А ты сразу-то не уезжай, приходи ко мне после вечерни.

Савва поклонился, коснувшись рукой пола. Сзади зашептали:

   — Ещё! Ещё! Не скупись спину согнуть.

Савва поклонился шесть раз.

И тут в Крестовую явилось всё монастырское начальство. Игумен Афанасий, келарь Пафнутий, казначей Иона, конюшенный старец Лаврентий, а с ними дворянин Андрей Гостинщиков, присланный кирилловским архимандритом Никитой — зачитать Никону грамоту патриарха Иоакима с выговором о неправедном житии опального старца.

В грамоте поминалось, что простой чернец Никон присвоил себе права господина, называет себя святейшим, в Светлое воскресенье даёт ферапонтовской братии целовать руку, будто он архиерей. Государево жалованье топчет ногами, царя ругает. Завёл приказ. Делает пиры жёнкам, поит допьяна, на монастырских повозках отвозит по домам. Сговаривает девок замуж, а потом они ходят к нему, облечённому в иноческий чин, сидят до полуночи.

Никон вдруг встал, подошёл к Гостинщикову, протянул руку:

   — Где тут всё это написано?

Дворянин подал грамоту Никону. Тот глянул, бросил на пол, наступил, брезгливо отирая руки, сказал:

   — Се грамота — воровская!

Игумен и монастырские старцы в ужасе замахали руками.

   — Неистовство! Неистовство! — кричал игумен. — Патриаршую грамоту ногой попрал!

   — Где ты патриарха видел? — грянул Никон во всю мощь своего гнева. — Иоаким — мой чернец чернонедужный! Патриарх?! Патриаршишка!

Гостинщиков, согнувшись, пытался выхватить грамоту из-под ног гневного старца. Изловчился, поднял, воздел к иконам, поцеловал.

   — Как смеешь так ругаться?

   — Смею! — Никон уже смеялся. — Эй, добрые христиане! Гоните сего мужика в шею из Феропонтова. Дубьём гоните, дубьём!

Вон из Крестовой кинулись и болящие, и монастырские старцы, пригораживая Гостинщикова от рукастых келейников Никона.

Савва остался. Никон посмотрел на него и спросил:

   — Видел, кто на Руси истинный патриарх?

   — Видел, — сказал Савва. — Великого видел патриарха.

   — Великого! — согласился Никон.

6

За Москвой-рекой для забав царевича Фёдора возвели три снежных горы. На этих горах он и тешился со своими стольниками и с сотней солдат иноземного строя.

Армию Фёдор разбивал на две части: в первой солдаты, во второй — комнатные дворяне, челядь и он сам.

По сигналу пушки начинался гон. На гору каждая из команд втаскивала десять саней. Луки на изготовку, в сани — и мчались по склону, поражая стрелами чучела. Внизу сани грузили тяжёлыми брёвнами и опять в гору, а на горе — чучела, и всех их надо поразить стрелами. С горы — вниз, надевали лыжи, снегоступы, взбирались на третью кручу. И стреляли, стреляли...

Алексей Михайлович попросил Матвеева:

   — Погляди, не опасные ли игры затеял Фёдор?

При наследнике неотступно были князь Голицын и сынок Богдашки Хитрово князь Иван. Артамон Сергеевич не решился явиться к горам. Смотрел из-за реки, в зрительную трубу.

Труба выхватила лицо Фёдора. Щёки красные от бега, глаза сияют. Взмахнул рукой, закричал, и всё воинство упало в снег, поползло. Царевич тоже кинулся в сугроб, оказавшийся перед ним.

Соглядатаи, посланные в толпу зевак, донесли: стреляют люди царевича отменно! Всего с десяток стрел пролетело мимо чучел. Из происшествий: столкнулись санки, стольнику руку помяло. Царевич тоже катит с гор, лезет на кручи, стрелы пускает. Да ещё как ловко! Все старше его, а он никому ни в чём не уступает.

Артамон Сергеевич доложил царю всё как есть. О хорошем и о ползанье в снегу, об опасностях.

   — Воинское искусство — царственное, — сказал Алексей Михайлович, и было видно — радуется за сына.

   — Ах, здоровье бы нашему свету! — вздохнул Матвеев.