Столп. Артамон Матвеев

   — Не так! Не так! — с жаром возразил Симеон. — В Европе учёных тоже не терпели и гнали. Тот же Альберт Великий, спасая свою науку, а подчас и саму жизнь, множество раз вынужден был оставлять свой дом и бежать. Он покинул университет в Падуе, бежал из Болоньи и скитался по немецким городам. Несколько раз жил в Париже, в Вормсе. Был епископом в Регенсбурге, но, заметь себе, ваше высочество, — сложил с себя столь высокую должность и снова пустился в странствия. Странствия для учёного — поиск истины. Другой великий муж Роджер Бэкон был заключён в тюрьму в Париже. Папа Климент IV его освободил, но после смерти Климента Бэкона снова бросили в тюрьму на долгих десять лет.

   — Отче Симеон, скажи, будут ли учёные люди в нашем царстве? Батюшка, великий государь, ищет по свету мастеров, но мастер — есть исполнитель премудростей науки.

   — Превосходно, ваше высочество! Я могу спокойно умереть хоть сегодня. Мой ученик постиг суть тайномыслия. Наука питается мыслью, ищет и находит, а мастера претворяют воплощённую в плоть слова мечту в произведение рук.

Царевич был счастлив. И выздоровел в три дня. Симеон Полоцкий, явившись на очередной урок, сказал:

   — Вот видите, ваше высочество, как целительна сила мысли! Помолимся.

И они помолились.

7

Двадцать восьмого февраля великий государь Алексей Михайлович вручал свою царскую грамоту богдыхану Китая, наказ послу Милеску Спафарию. Грамоту зачитали, в ней говорилось: московский царь желает с наилюбезнейшим соседом быти в приятной дружбе и любви. А в наказ послу записали, чтобы с ним ехали люди «для изыскивания тамошних лекарств, всякого коренья и для знатия каменья». Предлагалось иметь с собой компасы, астролябии и книги, в которых описано государство Китайское и лексикон китайский.

Для безопасного хождения в далёкую страну Спафарию придано было сто пятьдесят человек.

На следующий день Николай Гаврилович приехал проститься со своим учеником и получить последние напутствия от Артамона Сергеевича.

Отрок Андрей заплакал, заплакал и Спафарий.

   — Ваша семья, — признался он, — была мне в Москве утешением душе и сердцу. Жил я в стране вашей думами высокими, стремился к великому. В былой жизни я имел большие чины, но только в России понял, как дорога жизнь каждого человека. Только в России я ощущал присутствие Бога.

Андрей поднёс учителю Евангелие, обложенное вишнёвым бархатом, с позлащёнными окнами, а в окнах сапфиры да изумруды. Авдотья Григорьевна подарила за науку сыну золотой образок Спаса, а глава семейства — шубу из чёрных лис.

Спафарий был изумлён и растроган.

   — Только при расставании и узнаешь, как крепко любит сердце! — воскликнул он искренне.

Артамон же Сергеевич благодарил высоким слогом:

   — Наисветлейший господин мой, по милости твоей удостоился я быть вестником о Царстве Правды великому Востоку. Быть воплощением твоей мысли — дело не только почётное и величавое! Совершающие твои замыслы обретают историческое значение, а по сути — бессмертную память.

Артамон Сергеевич обнял друга и повёл за стол, на пиршество не только щедрое, но и изощрённое. Их тешили музыканты и певчие. Не обошлось без карловых затей. Захарка с Иваном Соловцовым и дворовыми детьми, одни одетые в немецкое военное платье, другие в русское, стрелецкое, устроили потешную войну. Выкатили две деревянные пушки, пальнули, из жерл вспучились бычьи пузыри, лопнули, пустив по комнате ароматы. Пики у воинов были картонные, сабли, печённые из теста, мазаны мёдом. Войско то сражалось, то принималось лакомиться своим оружием. Кутерьма была смешной.

   — Смеёмся, а на сердце тоскливо, — признался Артамон Сергеевич. — Скучать буду по тебе, Николай Гаврилович. Так и не устроили гадания по книге. Смотришь, знали бы, как пройдёт посольство, какая судьба у нас впереди.

   — Я слышал, государь дарит тебя титулом Царского друга. Впереди — великие службы.

   — Мне никогда не простят, что я, безызвестный малородный Матвеев, храню государеву печать, а уж на Царского друга взовьются, аки драконы. Не радуют меня громкие почести. Лучше бы жить по-прежнему. Быть никем, а службы служить боярские.

   — Ты лукавишь, Артамон Сергеевич! — улыбнулся Спафарий.

   — Лукавлю. В боярах вольготней, но зависть как ржа. Проморгаешь — сожрёт. Привози нам, Николай Гаврилович, богдыханову дружбу. Царь шубой наградит, шубу моль побьёт, но Россия тебе поклон отдаст. Её поклоны не золотые, не серебряные. Да ведь и не зримые! Но большей-то награды нет — послужить царству.

Провожал Артамон Сергеевич Спафария до санок. Усаживал, кланялся, ручкой помахал. Вышли провожать друга семьи и Авдотья Григорьевна, и Андрей. Андрей даже побежал за санями.

А через два дня, 3 марта, благословив иконою Волоколамской Божией Матери, Москва проводила Спафария в далёкий путь. Ехать ему в страну богдыхана надо было через Тобольск, Енисейск, через Селенгинский и Даурский остроги — тысячи вёрст снегами, водами, подводами...

8