Столп. Артамон Матвеев

   — Коли ты говоришь, возьмут сию язву, стало быть, возьмут. Давай об ином.

И стал загадочным, в глазах искорки пошли вспыхивать. Положил лист перед Матвеевым:

   — Я всё расписал. Пусть Гивнер приготовит на осень шесть комедий. «Есфирь» можно повторить, Темир-Аксакову представить в полной красе. А вот что мы вместе с Натальей Кирилловной надумали. Во-первых, разыграть Иосифову камедь, как братьями был продан, а во-вторых, Егорьеву. Как змея поразил. И ещё Адамову. Рай, змеиную прелесть, изгнание. Да на закуску — балет.

   — Ставить в Преображенском? — уточнил Артамон Сергеевич.

   — Коли успеете с переделками, с печью.

   — Государь! — засмеялся Артамон Сергеевич. — Да ведь всё сделано! Театр расширили на три сажени. Печь уже топили, тяга добрая, тепло держит. Осталось изразцами выложить.

   — Ну, это я сам! Думаешь, царю не до печки? А мне до всего дело. Изразцы у меня подобраны, отложены. Изумрудные травы, грифоны, птицы сирин. Изразцы в Измайлове. Ты пошли за ними.

   — Сегодня и пошлю.

   — Вот и слава Богу! У тебя, как у меня, дело делается без мешканья. Ты, главное, Артамон, отбери сметливых мещанских ребят. Учителей найди для них добрых.

   — Великий государь, я уж исполнил твоё приказание! — признался Матвеев.

   — Как так?

   — Артаксерксову комедию готовим заново, чтоб вся на русском языке была. Набрал охочих людей в Посольском приказе, а учит их Лаврентий Блюментрост.

   — Доктор?!

   — Лаврентий в студентах мистерии разыгрывал.

   — А народу сколько?

   — Шестьдесят три ученика.

Царь призадумался.

   — Артаксерксову комедию отчего не поглядеть. Но ты прикажи набрать для других комедий ещё человек семьдесят. Пусть все будут русские, говорят пусть внятно, громко! У Гивнера на каждое русское слово — дюжина немецких. Да пусть ученики на комедии не путаются. Сам их спрашивай.

Артамона Сергеевича осенило — вот служба для сына Андрея. Сначала надо будет поглядеть, как у него пойдёт дело, а справится — царю о том объявить.

Приехав в приказ, послал подьячего в Мещанскую слободу за Ивашкой Волошениновым. Ивашка жил в немецких странах, учился там, привёз диплом бакалавра. Вот пусть и явит свою учёность.

9

На Василия-исповедника, в последний день февраля, от мороза на Москве-реке лёд лопался, да так, будто пушки палили. А проснулись — ветер влажный, на сердце ласково, окна плачут от радости: весна!

Говорят: нет такого подрядчика, чтоб к сроку весну выставлял. А Евдокия постаралась.

Ещё на Сретение весна подала о себе весть: соломинки утонули в снегу. Верный знак — через месяц снег сойдёт.

В конце марта уже стояла жара.

Крестьяне радовались, спешили отсеяться, а вот Малах каждый день хаживал на своё поле, брал в ладонь сухую землю, вздыхал, но сеять не торопился. И поступил мудро. В апреле валил снег, ударили морозы.

Май ухнул в грязи, но недаром ведь присказка у сеятелей: коли в мае дожж, будет рожь.

Пришли-таки погожие деньки, и Малах сказал Енафе:

   — Малая птичка — соловей, а май знает. Вот и мы теперь с Малашеком выходим в поле, ибо тоже своё время знаем.

В сарае у Малаха стояли сохи, обитые железом, а он старую взял, деревянную. Лучшего от хорошего искать — Бог брови нахмурит. Земля ведь живая, а её ножом булатным. Это же рана. Деревом по пашне — иное дело. Всё равно что корнями. Земля любит, когда её рыхлят, урожаями откликается. И бороны Малаху доставили из стольного града железные, зубастые. Деревянненькой остался верен.

Сеятель под Богом ходит, Господь и научает его таинствам, как добывать хлеб насущный для рода человеческого.

В один день Малах и вспахал поле, на переменки с Малашеком, и посеял, и забороновал.

Дивные дни случаются у людей, верных делу своему. Сели Малах с Малашеком после трудов праведных возле телеги, задали овса двум лошадкам. Лошадей теперь целая конюшня. И работников сколько угодно, но никому Малах не мог доверить свою землю, разве что Малашеку.

Отсеялся, моли Господа Иисуса о дожде. А дождь и без молитвы, трудов ради, посыпался из малой тучи, как из лейки. Малах с Малашеком под телегу сели. Кушали яйца с солёными огурцами, хлеб с луком. Еду квасом запивали. По теперешнему своему достоянию Малах, отец двух дворян, дочери дворянки, дед внука дворянина, мог бы иное кушать. Да еда ведь к месту хороша. С устатку хлеб слаще мёда, квас сердце веселит, лук голову очищает от скверны, а яйца — они же как солнышко. Съешь и призадумываешься. У Бога всё одно к одному лепится и всякая малость имеет образ.

Глядел Малах на лес, на кудри его зелёные, Малашек вдруг и спросил:

   — Дедушка, а какие леса в Раю?

   — В Раю? — изумился Малах. — В Раю, должно быть, сады.

   — А леса нет?! — испугался Малашек.

   — Не знаю, — сокрушённо сказал Малах.

   — Без леса скучно! — брякнул Малашек.

   — Молчи, не гневи Господа! — испугался старик. — Господь знает, где чему быть и чему быть не надобно... Погляди, как дождь запузыривает! Господь с нами, а ты неразумное лепечешь.

Заиграла радуга. Дождь сыпался мелкий, морось на солнце сияла.

   — Ну, Бог напитал, никто не видал! — сказал Малах, крестясь.

Спели «Отче наш», собрали крошки птицам.

   — Вылазим? — спросил Малах. — Это уже не дождь, а прохлада.