Столп. Артамон Матвеев

Подбирать артистов из детей мещан Андрей Артамонович ездил в Мещанскую слободу, где отец нашёл пустующие хоромы под школу. Приём вели Волошенинов, бакалавр, Андрей Артамонович и его домашний учитель Иван Подборский. Для испытания избрали возгласы из двадцать восьмого псалма: «Принесёте Господови славу и честь. Принесёте Господови славу имени Его. Поклонитеся Господови во дворе святем Его. Глас Господень на водах, Бог славы возгреме. Господь на водах многих. Глас Господень в велилепоте. Глас Господень сокрушающаго кедры, и сотрыет Господь кедры ливанския».

Волошенинов вызывал испытуемых и приказывал читать псалом: кто успел выучить — наизусть, кто умел читать — по книге. Волю — годен не годен — объявлял Андрей Артамонович... И бакалавр, и учитель были довольны выбором юного судьи. Волновала чрезмерная строгость. Получилось так, что из ста человек были приняты сорок, а нужно семьдесят. Оставшихся слушали в другой раз. Волошенинов сказал испытуемым:

— Будьте смелее, читайте псалом во весь голос, от всего сердца вашего. Слово «принесёте» равно смыслом «воздайте». Вопите за весь род человеческий, как сам псалмопевец царь Давид. Славьте Бога за всякое деяние Его! За само дыхание ваше. Славьте Бога, и Господь не оставит вас.

Дело и впрямь пошло лучше, а потом уж так хорошо, что Андрей Артамонович отсеял только пятнадать человек. На помощь пришёл Иван Подборский. Всех прошедших испытание подвергли ещё одному отбору, жребием. Клали в мешочек две жемчужины, Андрей Артамонович с ворота своего отодрал, — белую и чёрную. Кто достал чёрную — пошёл вон.

Школе в Мещанской слободе царь указал разучить три комедии: Темир-Аксакову, Иосифову, Егорьеву.

Для Артамона Сергеевича первая служба его сына была в великую радость. Потёк отпрыск рода Матвеевых по древу, на котором вместо сучьев — чины, вместо листьев — успехи.

Хлопотное дело театр. Для Адамовой комедии нужно было устроить шесть деревьев с яблоками. Для Егорьевой соорудить змея.

Выбрав день посвободнее, поехал Артамон Сергеевич в Преображенское, поглядеть, как уложили изразцы на печь. Приказал затопить, удостовериться накрепко, не дымит ли, нет ли угару. Пришлось ждать, когда дрова прогорят, а тут царь пожаловал. Налегке, всего с сотней жильцов. Осмотрел перестроенную палату, полюбовался печью.

   — Зимой зелёные изразцы в радость. Прямо-таки весной припахивает!

Настроение у Алексея Михайловича было радостное. Взял Матвеева под локоть, подвёл к окну:

   — Наталья Кирилловна о здравии твоём велела спросить.

   — Моё здоровье — медвежье. О ней, о пресветлой нашей голубице, всем народом молимся. Да пошлёт ей Господь дитя пресветлое царству Русскому на радость.

   — Здоровья Господь даёт великой государыне. Спросить тебя хочу.

Артамон Сергеевич обеспокоился: лицо у царя смущённое.

   — Великий государь, все комедии будут разучены к сроку, какой укажешь.

   — До поста Рождественского надо успеть! Как всегда, — глянул на Артамона и опять смутился. — Скажи, ты когда-нибудь жил в радость самому себе?

   — Государь, я — слуга. Слуга о себе вспоминает, когда Бога просит помиловать за грехи.

   — А царь не слуга? Слуга Господу, слуга роду своему, царству. Сколько подданных — столько и забот у царя.

   — Воистину так, государь! Сколько помню тебя, всегда в заботах. О нашем же хлебе насущном!

   — А давай хоть полдня для себя поживём! Чего бы ты хотел?

   — В детстве пряников, какие на твой стол подавали.

   — Разве я не делился?

   — Хотелось чтоб много! — засмеялся Артамон Сергеевич.

   — Будут тебе пряники. А мне бы пескарей наловить да вьюнов, да чтоб, как крестьянские ребята, — руками, корзиной!

   — А я бы верши поставил в протоку.

   — Ну а царственного-то, боярского? О чём мужики да бабы сказки сказывают. Чего пожелаем?

   — На соболях разве поваляться?

   — В жемчуге, в злате, в яхонтах выкупаемся. Вот чего!

Сказано — сделано. Речка близко. Взяли корзину. Жильцам приказали ближе чем на сто шагов не подходить.

Речка и сама была как вьюн. Дно песчаное, шириной в сажень, в иных местах омуточки. Где по пояс, где и с головой. Разулись, разделись. Остались в исподниках.

Алексей Михайлович опустил ноги в воду, блаженствовал.

   — Артамон, гляди! — Вокруг царских ножек суетились пескариные стайки, любопытствовали. — Камень видишь? У того берега, снизу зеленью оброс? Ну-ка, ну-ка!

И, стараясь не плескать водой, пошёл к камню. Нагнулся, опустил в воду руки, повёл-повёл. И вытаращил глаза.

   — Артамошка! — Артамон Сергеевич кинулся в воду. — Стой! Не... не... не... спугни. О-хо-хо-хо-хо! Кааалючий!.. Артамон, Артамон! Я его, я его... Артамоша! — И вытащил из-под камня окуня.

Засеменил к берегу, кинул в траву. Окунь был с ладонь. Полосатый. Полоса золотая, полоса сине-зелёная. Алексей Михайлович морщился, посасывал ладонь.

   — Уколол стервец!..

   — Давай корзиной, государь.

   — Я корзину буду ставить, а ты загоняй.

Выбрали зелёную косу водорослей. Царь осторожно опустил корзину, затаился, Артамон же, бухая ногами, шлёпая о воду ладонями, погнал рыбу в западню. Тоже пришёл в азарт.

   — Поднимай! — закричал на царя. — Срыву бери! Да выше, выше! Уйдёт!

Вытащили корзину на берег.