Столыпин

– Господин полковник, на моей совести более сотни запроданных революционеров. Меня уже открыто в этом подозревают. Мне дан срок до пятого сентября, чтобы реабилитировать себя.

– Так реабилитируй! – загорелся новой мыслью неукротимый полковник. – На сегодняшний день Киев стал столицей Российской империи. Вон сколько золотопогонных голов!

– И плата за каждую – виселица?!

– Ну, что ты! Неужели мы тебя продадим? Как ты мог такое подумать!

– Хорошо, господин полковник. Все-таки шесть дней в моем распоряжении. Мало ли что может за это время случиться…

– Вот и славно, Димитрий! Рас-прекрасно! Я тебе ничего не говорил, ты мне ничего не обещал. Но мы еще попылим по одной дороженьке, а?..

– Попылим, господин полковник. Если поднятой пылью не захлебнемся!

Богров встал, не очень-то церемонясь. Если бы он знал последнюю мысль полковника: «Ну ты еще у меня попляшешь на веревочке!» Если бы и сам полковник знал ответ: «Еще посмотрим, кто кого на поводке поведет…»

Полковник презирал Богрова, как всякого еврея, и пользовался его доносами из простой необходимости. Богров презирал Кулябко за полицейское высокомерие. И тем не менее они прекрасно уживались. Был некто другой, который своим непререкаемым авторитетом подавлял их мышиную возню…

Столыпин! Он постепенно добирался и до «Дела Бейлиса», и до полицейского казнокрадства, и до покровительства Распутину, который разъезжал по Киеву на автомобиле, меж тем как Столыпин со своими министрами топал пешочком…

У Дмитрия Богрова дела складывались плохо. Мало того что он позаимствовал деньги из кассы анархистов, так был еще и изобличен в провокаторстве. Это ни у кого уже не вызывало сомнения. Удрать от своих друзей-анархистов было труднее, чем от полиции. Хоть он и хорохорился перед Кулябко, но срок-то был дан до 5 сентября…

Оправдаться можно было только пулей или бомбой.

Запоздалое, но все же признание:

«16 августа ко мне на квартиру явился некто «Степа»… Он заявил мне, что моя провокация безусловно и окончательно установлена… Мне в ближайшем будущем угрожает смерть, реабилитировать себя я могу одним способом, а именно – путем совершения какого-либо террористического акта, причем намекал мне, что наиболее желательным актом является убийство начальника охранного отделения Кулябко, но что во время торжеств в августе я имею богатый выбор… Буду ли я стрелять в Столыпина или в кого-либо другого, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре, ибо, с одной стороны, он был одним из немногих лиц, которых я раньше знал, отчасти же потому, что на нем было сосредоточено общее внимание публики».

Да, выбор богатый.

Ведь были еще и Распутин, и генерал-губернатор Трепов, и министр императорского двора барон Фредерикс, и предшественник Кулябко полковник Спиридович… и, наконец, сам государь! Да мало ли желающих получить пулю, чтоб очистить душу бедного еврея?..

Ну, насчет бедности, правда, уточним. Отец мог оплатить все долги в одночасье.

Но ведь гордыня… ах, эта местечковая гордыня!

VII

В Киеве никто не понимал, что происходит.