Столыпин

Вот после того и занесли его ноги в Воскресенский православный храм – не самый лучший на фоне высоко вздымавшихся костелов. Просто самый близкий ко дворцу.

Батюшка Петракей – пожалуй, это было местное прозвище, а не рукоположенное имя, – был отменно стар, покорен и уже плохо понимал суть дела. Не то что ксендзы, молодым и фанаберистым цугом приходившие на аудиенцию!

Видать, и попивал грешный Петракей, но сквозь затененный ум все ж пробилось здравое понятие:

– Поучиться, ваше сиятельство?.. Оно бы можно, да мужиков нетути. По молодости я в Смоленске служил, так разве…

– Местных, отец. Кто говорит на этой самой… мове!..

– Мова, ваше сиятельство?.. Есть вельми добрая, но она бабской сути.

– Женской, отец, да?

– Да, ваше сиятельство. Эта суть с востока к нам приехала, из Минска. Тщатся наши православные открыть при гимназии класс этой самой «беларусской мовы». Да разве возможно? Стэфан Заборовский и на порог ее не пускает.

Истинно так, разговорился отец Петракей, особенно после того, как губернатор попросил его освятить дворец Понятовского. С ним-то и вошла эта «бабская суть». Ага, та самая, что хлеб-соль подносила! Губернатор встретил ее как старую знакомую. Лет восемнадцати, от силы двадцати. Больше и плат приспущенный не давал.

– Если не запамятовал, Алеся? Не смущайтесь, целоваться не будем! Учительница?

Она еще больше потупилась, но потом все же ответила:

– Три класса гимназии, пан губернатор, далей нельга было…

– Недоучилась, хоть и дворяне, а бедные. Чего ж, внучка… Пущай возле меня поживет. Вот помогает, и слава богу.

Столыпин только сейчас заметил, что она и дымящимся кадилом помахивает.

– За неимением другого притча… Отец диакон вторую неделю во хмелю. Кто знает, когда это у него кончится? – рассудительно пояснил без вины виноватый батюшка. – Наша Алеся не за диакона, вестимо, за помощницу.

Предчувствуя слабосилие и самого батюшки, он прежде всего пригласил его к столу, успокоив:

– Я не тороплю вас, отец. Прежде откушайте, а потом и делайте свое дело. Гоните всех прошлых чертей из этих стен!

Губернатор занимался делами в своем кабинете, – делами довольно запущенными, – а отец Петракей, видать, в свое междуделье не раз подходил к оставленному в гостиной столу, потому что под конец и сквозь толстые стены пробилось отнюдь не святое:

Ци дома, дома

Сам пан-гаспадар?

Добры вечар,

Наш пан-гаспадар!

Слышно было, как бормотала, успокаивала его прислужница. Остановившись в полураскрытых дверях, губернатор покачивал головой, посмеивался.

Ой, кали дома,

Выйди паслухай.

Голосок прислужницы уже яснее прорезался, гневливее:

– Дедо! Небарака! Як тебе не сорамна!..

Кой-что уже начинал понимать губернатор. Срамит деда! Но дед хоть бы что:

Добры вечар,

Выйди паслухай!

Ну как тут не выйти, когда на два голоса приглашают? Правда, второй со слезой, пугливо:

– Де-едо?.. Нас же выгонят! Ганьба буде…

Губернатор вышел, слезки утирая добрым словом:

– Не выгонят, детка. Ганьба… что это такое?..

Помощница так перепугалась, что и понятное объяснить не смогла, только одно:

– Ганьба… гэта ганьба и ёсць… сиятельство…

– Ну и прекрасно, детка, – по-отцовски приобнял ее за вздрагивающие плечики. – Алеся?.. Что-то много в моем доме Алесь! У вас всех девушек так зовут?

Видимо, от страху она кивнула. Столыпин уже совсем развеселился:

– Вот и первый урок! Усаживай деда за стол да и мне чарку налей. Как по-вашему будет чарка?

Пока эта, вторая Алеся толкала деда к столу, поколачивая в спину непотушенным кадилом, понятное уж совсем непонятным стало. Только одно:

– Ага, сиятельство… чарка, сиятельство…

Дед, чарку запрокинув, уже сам прояснил:

– Шклянка буде. Бо стекло же…

Губернатор оказался неплохим учеником, сразу подсек деда:

– А если не стеклянная? Серебряная?

Но и дед, маленько протрезвев, на учительский лад затянул:

– Стеклянная… серебряная… не, сребряных не бывае… Не бывает, ваше сиятельство! – в утверждение своей правоты даже сухоньким кулачком по столу пристукнул.

Алеся с глазами, полными слез и страха, потащила его прочь, но отец Петракей все-таки был тяжел для ее ручек. Столыпин позвонил в бывший при столе колокольчик.

Конечно, Недреманное око тут как тут, в полном своем служебном удивлении.

– Мы тут с православным отцом чертей гоняли! – не мог Столыпин остыть от смеха. – Отошли его домой с кем-нибудь, а через полчасика и за ней коляску пришли, – кивнул в сторону вовсе онемевшей девчушки. Капитан профессионально выполнил приказание: одной рукой прихватил деда под мышки, а другой принял кадило, все еще фукающее при встряске.

Когда они таким порядком убрались за двери, хозяин посерьезнее стал:

– Скоро и за тобой, Алеся, вернутся. Ну, расскажи пока, как ты живешь и что делаешь в Гродно? Судя по всему, ты довольно грамотная. Где родители?..

Как ни странно, эти простые вопросы ее успокоили. Не сразу, но прояснилось еще не начавшееся житие учителки.