Столыпин

Но вот беда, кандидата в диктаторы не было. Где они, нынешние Наполеоны? Даже великие князья, которые могли бы взять на себя эту роль, не годились! Разве что Николай Николаевич?.. Да, он с револьвером в руке вынудил царя подписать «Манифест 17 октября» и тем самым выбил некоторые козыри из рук Витте; тот открыто козырял пред царем страшным словом: «Конституция!» На конституционную монархию не хватало духу даже у Николая Николаевича. Хотя он и грозил застрелить племянника, а потом и самого себя… но был ведь все-таки Романовым. Какой уж там Наполеон!?. Семейный защитник династии. А потому, заставив царя уступить напору Витте, он и сам уступил хитросплетениям ближайших царедворцев. Витте хочет приписать себе заслуги? Пусть уж лучше заслуги принадлежат царю. Много придется наобещать народу?.. Но выполнять обещанное придется председателю Совета Министров; то бишь Сергею Юльевичу Витте…

А руки-то у него все-таки связаны! Вот так-то, Сергей Юльевич. Расхлебывайте за все царские обещания.

Ни «Конституции»…

…ни «Учредительного собрания»…

Обещания, одни огромные обещания!

Витте, поняв что не пробьет бюрократическую баррикаду, которая была пострашнее баррикад революционных! – со зла и в своей неукротимой ослепленности подал в отставку.

Вместе с ним ушло в отставку и все правительство. Вместе с очередным Министерством внутренних дел – Дурново… За которым охотились террористы, но взять пока не могли.

Апрель 1906 года по глупости все той же царской «камарильи» рассыпал в прах все то, что для пользы России, а следовательно и для самих Романовых задумывал Витте.

Когда Столыпин по царскому вызову приехал из Саратова в Петербург, председателем Совета Министров, как бы в насмешку над здравым смыслом, был назначен старый Иван Логгинович Горемыкин.

Горе-Мыкин!

Как издевательски, вроде бы по корректорской ошибке писали газетчики.

Или еще лучше: «Вытащенный из нафталина»…

И уж совсем по-уличному: «Горе-Геморрой…»

На улицах открыто пели:

Царь испугался,

Издал Манифест:

Мертвым – свободу,

Живых – под арест!

Письменно, лично поданный на высочайшее имя проект Витте – «Об умиротворении России» – ко дню подписания превратился уже в «Манифест 17 октября». Даже партия такая появилась: октябристы. Ни в ее программе, ни в Манифесте таких слов, как «Конституция», «Учредительное собрание», и в помине не было. Дума! Благословленная царем?.. Полно, господа! Кто дарует, тот вправе и отнимать дар. Наскоро собранная, как на пожар, Дума получила название «Булыгинской» – по фамилии очередного, после убийства Плеве, случайного министра внутренних дел. Она наполовину оказалась крестьянской. Была такая благая мысль: опереться на веровавшее в царя-батюшку крестьянство. Ведь крестьян-то бунтовал против помещиков и чиновников – не против самого царя? Не велика беда, если и расписаться не умеет, зато будет делать все, что надо.

С этой мыслью, еще до своей отставки, и Витте носился; уже не веруя в общину, он веровал все-таки в серенькую крестьянскую массу, которая-де и успокоит господ-бунтовщиков. Благой надеждой встретил саратовского губернатора и Горемыкин:

– Каково, Петр Аркадьевич? Кругом тишь да благодать. Мужик – он сам этот интеллигентский пожар потушит, дайте только срок…

– Жарко, Иван Логгинович…

Столыпин сказал это без всякого намека, всего лишь от ощущения кабинетной духоты.

– Узнаю степняка, привыкшего к вольным ветрам!

Вбежавшему в кабинет адъютанту хозяин указал на зашторенное окно.

Пока тот драл штору да никогда, видимо, не открывавшуюся раму, было тихо, а как открыл:

Царь испугался,

Издал Манифест…