Столыпин

Но дописывал он семейное письмо уже не столь сентиментально:

«Да, мой ангел. Мой хранитель.

Жребий брошен, сумею ли, помогут ли обстоятельства, покажет будущее. Но вся Дума страшно настроена, обозлена основными законами, изданными помимо Думы, до сформирования кабинета, и будут крупные скандалы.

Если ждет меня неуспех, если придется уйти через 2 месяца, то ведь надо быть и снисходительным – я ведь первый в России конституционный министр внутренних дел…»

III

Столыпину пришлось работать при странном председателе Совета Министров…

Министр внутренних дел в России был главным министром; мало того, что ему подчинялись полиция и жандармерия – он же назначал губернаторов и генерал-губернаторов. Но все-таки негоже было прыгать через голову председателя. Но что же делал Горемыкин, поняв, что Витте навязал через голову избирательный закон, давший преимущество крестьянам? Да ровным счетом ничего. Тешил свое старое, чиновничье самолюбие: мол, все само собой разумеется, и депутаты, так поспешно, в революционной суматохе, избранные в Думу, придут к нему на поклон.

Ан нет! Они чувствовали свое положение: царь-батюшка на них полагается. В кои-то веки пригласил даже в Зимний дворец. Более того, самолично перед ними, сермяжными, речь говорил:

– Я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверенным в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворять нужды столь близких моему сердцу крестьян…

А к депутатам-крестьянам примыкали конституционные демократы, в просторечии кадеты, и разные другие левые партии, вплоть до большевиков. Да и возглавлял Думу кадет Муромцев, который тоже играл с мужиками в кошки-мышки. А мужики-думцы, уже побывавшие в Зимнем дворце, пред очами самого царя-батюшки, теперь ждали только одного: нового земельного закона. Но его-то как раз и не было. Да никто особо и не стремился к этому. Даже кадеты, кричавшие «об отчуждении помещичьих земель». А большевики знали, что «отчуждение» без революций невозможно. Так что царь был сам по себе, правительство само по себе, а Дума?..

Оппозиция в Думе, хоть и имевшая полное большинство, занималась черт знает чем! Власти ломали головы, чем занять строптивых депутатов, и, вместо того чтобы обсуждать земельный закон… подсовывали вопрос: «О постройке прачечной и оранжереи в Юрьевском университете».

Дума взъярилась, Дума пошла в штыки. Тем более после слов, высказанных в Таврическом дворце самим Горемыкиным:

– Аграрная реформа, основанная на принудительном отчуждении частновладельческих земель, является безусловно недопустимой.

Вот так – ясно и понятно!

За мирный разговор с думцами были только два человека – Столыпин и министр иностранных дел Извольский. Остальные подхихикивали Горе-Мыкину.

Столыпин попытался вернуть проект «Об общинном землевладении», еще ранее составленный «государством Витте» – и отвергнутый Государственным советом. Он был умереннее и умнее кадетского, но председатель не пропустил и этот в общем-то лояльный закон. Столыпин промолчал…

Он понимал, что его время еще не пришло.

А что Горемыкин?

Да ничего. Все так же старческое горе мыкал. Его, видите ли, никто не понимает…

Мудрено было понять шепелявые, невразумительные слова. Тем более старчески-ребяческие деяния; он публично изволил заявить:

– Ни ногой!

Да, он больше ни ногой не ступит в бунтарскую Думу. Но ее же всенародно избирали? По избирательному закону, который хоть и в революционном страхе, но был подписан царем. Да, «царь испугался, издал Манифест!..»

В испуге цари, императоры, короли и всякие другие калифы могут многое наговорить, но слово ведь не воробей: раз вылетело, так вылетело. Не в Люксембурге каком-нибудь – по 150-миллионной России разлетелось. Как было не острить штыки крестьянским депутатам?! Не добившись толку от правительства, – не оранжереями же Юрьевского университета заниматься – они стали сами сочинять и обсуждать законы…

…«О принудительной экспроприации земель у крупных собственников»…

…«О национализации всех земель государства»…

…«Об уничтожении всякой частной собственности на землю, чтоб объявить ее общественным достоянием».

Мужички лет на тридцать вперед заглядывали…