Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Весь последующий день прошел в организационных хлопотах. Старший похода, наш начальник училища вице-адмирал Саркисов давал интервью телевидению на фоне корабля, наши командиры лихорадочно составляли списки увольняемых на берег, а мы с экипажем продолжали чистить «Хасан». К вечеру программа пребывания в Греции стала ясна окончательно. Всех курсантов поделили на три группы. Каждая сходила на берег в свой день. Само собой поодиночке гулять запрещалось. Мы были обязаны общей массой съездить на экскурсию по Афинам, с кульминацией в Акрополе, а затем разбитые по пятеркам во главе со старшим офицером с часок побродить по центральной туристической улице Пирея. Вот и все. Мало, но нам казалось, что и этого много. Я попал в самый последний эшелон. Не в качестве наказания, а, скорее, в знак большого доверия. На второй день пребывания в порту предстоял визит в греческое военно-морское училище. Естественно, все три сотни наших бравых бойцов попасть туда не могли, масштаб не тот. У них на всю Грецию одно флотское училище, да и в нем всего двести сорок человек, а нас приплыло триста первокурсников из одного лишь училища. Решили отправить наиболее проверенных и идеологически подготовленных. Ну я и попал в их число. Как старшина класса, временный старшина роты, да и благодаря наибольшему количеству нашивок на погонах среди первокурсников. Поэтому первый день нам по старой военной традиции выделили на подготовку, второй — на дружественную встречу, а вот третий — уже на экскурсию. Про встречу с иностранными «братьями по оружию» я расскажу позднее, хотя и без этого событий хватало. Почти в полном составе привалило советское посольство в Греции, во главе с самим послом, сыном самого Андропова, и всеми детьми нашей афинской колонии. Посла встречали, как положено, с построением, караулом, оркестром и по парадной форме. Меня поставили знаменосцем. Выглядело красиво. А дети. Радовались, слов нет. Их, как положено, по кораблю поводили, в кают-компании покормили, не изысканно, но по-флотски обильно, а потом отпустили самим осмотреться. Так после их мамаши и папаши битый час с корабля вытащить пытались, а они ни в какую. Вечером на набережную рядом с кораблем вытекла огромная демонстрация под красными знаменами и множеством лозунгов. Часа полтора они митинговали, по какому поводу, нам не ведомо. Греки же. Дети Эллады. Потом чуть ли не строем промаршировали мимо корабля с песнями и криками и мирно удалились, рассосавшись по близлежащим улицам. На следующий день начался доступ местных жителей на корабль. Посмотреть. Народу шло много. Даже очередь у трапа образовалась. А что поразило нас больше всего, так это количество бывших соотечественников. Каждый второй экскурсант. И старые и молодые. Тащили с собой даже детей, уже совершенно не говорящих по-русски. Многие плакали. Все без исключения расспрашивали о Родине. Именно о Родине с большой буквы. Мне тогда показалось, а сейчас уже переросло в твердое убеждение, что все эмигранты, покинувшие землю, где им довелось родиться и вырасти, обречены тосковать о ней. Пусть в глубине души, незаметно для окружающих, со слезами в подушку, но обречены. Это их крест. Плата за туманные материальные блага, сомнительные удовольствия и призрачную свободу. Ведь душевную боль не вылечишь даже в самой лучшей иностранной клинике. Все дни нашего нахождения в Пирее около трапа корабля крутился немолодой, обросший мужичонка бомжеватого вида. Это был бывший мичман Черноморского флота, лет за десять до этого сбежавший с одного из кораблей во время стоянки. Он размазывал слезы по грязному лицу, рассказывая о семье, оставшейся в Севастополе. Он ничего не просил. Знал, что дорога обратно никуда не приведет. Дезертир, он везде дезертир. Он просто плакал. Его узнал кто-то с корабля. Видимо, слух о нем дошел и до руководителя похода адмирала Саркисова, и он, надо отдать ему должное, не испугавшись никаких органов, приказал, пока мы стояли в Пирее, кормить этого потерянного человека. Ему выносили гречневую кашу с тушенкой в бачке, и он, сидя под трапом корабля, жевал ее напополам со слезами. Мало того, Саркисов приказал приодеть его, и уже на второй день он сидел на своем месте в матросских суконных брюках, бушлате без погон, из-под которого выглядывала тельняшка, и в уставной фуражке, естественно, без «краба». В этом одеянии на фоне греческого порта он напоминал именно того, кем и являлся на самом деле, — дезертира, несчастного и никому не нужного.