Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

— Как вкусно пахнет, — говорю, — сама котлеты жарила?

Позавтракать я сегодня не успел. Шашлык оставил матери, а приготовить что-то себе не хватило времени.

— Неа, — не ведётся Таша. — Угостили. Больше нет.

— Иди ко мне, бедняжка, — зовёт меня Степановна. — Сейчас я тебя накормлю.

Она выставляет на стол эмалированную миску с отварным картофелем, малосольные огурчики и кусок пирога с мясной начинкой.

Степановна — женщина исключительной доброты. Она беззаветно подкармливает недостаточно упитанную часть редакции, которая включает Ташу, меня и ветерана журналистики Уколова. Она "обвязывает" двоих своих взрослых сыновей их жен и четверых внуков, про которых она может рассказыват часами. Время от времени она приносит в редакцию умопомрачительно ароматное варенье.

Единственное, что может испортить Степановне настроение — это необходимость работать. Тогда она становится сердитой и требовательной. Поэтому Степановна старается работать на работе как можно меньше.

— Ты же нас подбросишь? — стреляет глазами Таша.

Понятно, Нинель уже поделилась впечатлениями от поездки на раскопки. Её, кстати, на месте нет. Для редакции это нормально. Репортеры разлетаются днем как птички и возвращаются в родное гнездо, принося в клювиках материалы.

— А машину нам не дадут?

— Обнаглели! — удостаиваюсь гневного взгляда от Ивахнюка, — тут пешком сорок минут! И хватит чавкать! Устроили харчевню!

Хрррум! Таша демонстративно разрызает огурец.

Ивахнюка в редакции недолюбливают. Как многие "сбитые лётчики" так и не получившие вовремя желанное повышение, он не стал для коллектива своим. Меня Ивахнюк считает человеком Подосинкиной и недоверяет. Жаль, у него можно узнать много интересного.

— Посмотрим, — отвечаю Таше уклончиво.

Мотик я пообещал Жендосу. С другой стороны, вряд ли он воспользуется им так быстро. Завтра английский. Предпоследний экзамен на пути к взрослой жизни.

По дороге в администрацию забегаю магазин и покупаю полкило ирисок "кис-кис". В твердом состоянии об это лакомство можно сломать зуб, а в мягком они способны выдернуть пломбу. В капиталистическом обществе их производство должны спонсировать стоматологи. В советском — ненавидеть, ведь ириски прибавляют им работы.

Бухгалтерия встречает меня с восторгом, требует остаться на чай и всячески привечает.

Они сообщают мне, что Люська из архива уходит в декрет, и это удивительно, так как с её свадьбы минуло всего три месяца, что на центральной площади собирались по осени высадить кусты роз, но денег хватает только на гладиолусы, и что новая полукопченая "Краковская" на выставке в столице получила медаль, которую пьяные в дым главный инженер и технолог забыли в поезде, так что за ней пришлось ехать в сам Адлер, но ни про какие конкурсы категорически не знают.

— Может Светка в курсе? — размышляет блондинистая Катя

Остальные две прелестницы кривятся, словно от неспелого крыжовника.

— А кто у нас Светка? — интересуюсь.

— Секретарша у Молчанова, — с неохотой поясняет, Катя Раньше у нас работала, а потом Любовь Степановна на пенсию ушла, Светку и назначили.

— Не ушла, а ушли! — перебивает Рыжая, которая при знакомстве оказывается Ниной.

В её голосе звучит ненависть к более удачливой коллеге.

— Степановне ещё работать и работать, — соглашается Катя — она трех первых секретарей на тот свет проводила, а тут стоило на недельку с радикулитом слечь, эта жучка на её место — шасть.

Мне трудно осуждать Молчанова за то, что он избавился от сотрудницы, которая хоронила его предшественников "на потоке". Есть в этом факте что-то неприятное. Но вслух я эту мысль не высказываю.

— Прям жучка? — удивленно поднимаю брови.

На меня тут же вываливаются откровения о вечно отсутствуюем вахтовике-муже, заброшенных "на бабку" детях и прочие страшилки о дряни-карьеристке. Еще Светка спит с завгаром Ковалёвым, главврачом районной больницы Мельником и, конечно, с самим Молчановым, а еще курит как паровоз, причем, не какие-нибудь болгарские, а исключительно импортные сигареты.

Последнюю информацию я принимаю к сведению. Идти с пустыми руками к секретарше смысла нет, так что я, наконец, отправляюсь к Комарову.

В кабинете у Комарова всегда темно. Вроде шторы распахнуты и окна вымыты. И все же внутри всё подернуто пыльной серостью, словно депрессивная инстаграмщица наложила на картинку фильтр-виньетку.

— Ветров? Заходи.

— Искали меня, Павел Викентич — спрашиваю.

— И не нашел, — моментально окрысивается Комаров, — ты считаешь нормальным, что за тобой инструктор райкома бегать должен?

— Работа такая, — оправдываюсь без особого раскаяния, — фотокорра ноги кормят…

— Ладно, Алик, я понимаю, — моментально успокаивается он, словно злился для вида. — Хорошо, что ты так активно приступил к своим обязанностям. И руководство твоё о тебе хорошо отзывается…

— Да ну? — вспоминаю злющую Подосинкину, — Неужели, хорошо?

— Ты не ёрничай, — хмурится Комаров, — взял моду.

— Павел Викентич, — говорю, — мне руководство заданий навешало, как кобелю репьёв… Оно ж мне голову открутит… Зачем я вам понадобился?